— Он, вероятно, человек с двойным дном, — спокойно согласился с ней Аффад. — Но мы давно знакомы. Должен тебе сказать, что не один раз мы спасали его от гнева Гитлера и Риббентропа. Жизнь за жизнь, как говорится.
Они встали с постели, и за завтраком Аффад, улыбаясь, поведал Констанс кое-что еще своим негромким голосом.
— Ты видишь бедняжку Смиргела совсем в другом свете, а ведь этот несчастный очень умен и проницателен. Ему надо было держаться поближе к Риббентропу, но он не учел нетерпеливое стремление Гитлера проникнуть в ересь тамплиеров и во все тайны, с нею связанные. Ладно бы только это, но еще его интересуют слухи о сокровищах тамплиеров, которые они где-то спрятали и которые пытались отыскать всякие психи вроде Галена. Гитлер считает тамплиеров еретической сектой, виновной в религиозном беззаконии, и однако же сам он хочет создать орден черных рыцарей — скажем так — занять их место. Сумасшествие, естественно, самое настоящее сумасшествие! Но когда ему больше не о чем думать, он устраивает выволочку Риббентропу или его заместителю, и это немедленно сказывается на Смиргеле. Недавно пошли разговоры об отставке Смиргела, но нам удалось спасти его, подсунув им кое-какую информацию. Ты когда-нибудь видела высушенную голову крестоносца, которую Хассад возит с собой в красной шляпной коробке? Видела? Так вот, мы позволили Смиргелу сделать это открытие, якобы опираясь на признания Катрфажа. Все остались довольны. Наконец что-то реальное! Более того, мы придумали голове историю. Теперь считается, что это пророчествующая голова Помпея, которая, как думали крестоносцы, была заключена в пушечном ядре, венчающем Колонну Помпея в Александрии. Время от времени она якобы предсказывает будущее, но через спящего человека, который должен держать ее около кровати. Знаешь, где она сейчас? Возле кровати Гитлера. Он верит и не верит, напуган и заинтригован, и всем показывает ее. Кто знает, что известно сморщенной голове? И правда, кто? Увы, нельзя было заложить в нее подготовленную заранее речь, чтобы повлиять на мысли живого монстра; так или иначе, Смиргела пока оставили в покое, и он занимается своими привычными делами, сосредоточившись на строительстве и «экспорте» того, что готовит новая власть, являясь вестником никто не знает чего.
— Когда мы увидимся? Что ты сегодня делаешь?
Констанс собиралась заглянуть в свою квартиру и, если нужно, прибраться там, потом заехать на работу, а потом попытаться где-нибудь перехватить Сатклиффа и сообщить, что она вернулась. Знает ли он уже о намеченном приезде Обри?
— Конечно, знает. Застонал, когда ему сообщили, и сказал: «Тяжелая у нас жизнь, у тех, кто живет чужой жизнью».
— Робу Сатклиффу пора чем-нибудь заняться и перестать бесконечно выспрашивать о жене, — произнесла она довольно бесцеремонно. — Он до того выставляет напоказ свою преданность, что скоро вызовет подозрения у врачей, занимающихся ею, то есть у Шварца и у меня.
— Вот и скажи ему это.
— Скажу.
Несмотря на благие намерения Констанс, вскоре они опять заснули в объятиях друг друга, а когда время от времени она вдруг просыпалась и сознание становилось ясным, то перед ее мысленным взором тут же возникало нечто туманное и абстрактное, это нечто предвещало новую жизнь — новое отношение к жизни. Констанс не узнавала самое себя! Она ощущала необратимые изменения.
Ну да, все, что произошло так бурно, так внезапно, помогло Констанс в полной мере осознать свою женственность, которая всегда воспринималась ею, как какая-то выдумка, бесплодный символ. В этом смысле быть женщиной вовсе не обязательно означало быть матерью, или женой, или монашенкой, или проституткой — все эти формальные разграничения были вторичными по отношению к главному. Профессия врача — вот чему она была обязана этим открытием первостепенной важности! Лучше понять и осмыслить роль женщины, ее сущность — это же неотъемлемо от искусства исцеления, это изначально заложено в мастерстве истинного врача. Если использовать космические категории, женщина — это первопричина обновления и восстановления, благодаря ей все появлялось, а появившись — развивалось и росло. Она была основой и источником плодородия, даже если попадала в ловушки миссис Джоунз. [182] Намек на поговорку «жить как Джоунзы», то есть не хуже соседей. В данном контексте имеются в виду «ловушки» все более комфортной жизни. (Прим. ред.)
(Один раз он был грубым с ней — его наслаждение превратилось в хозяйскую похоть, и боль, которую он причинил ей, было трудно выдержать, а она радовалась ей, как мученица радуется горящему костру.) Он чуть не разрубил ее надвое, словно топором. «Повернись!» — крикнул он, и она, подчинившись, повернулась, готовая умереть в его объятиях — здесь уместна поэтическая фигура, потому что она «умерла» в елизаветинском смысле слова, и у нее неожиданно вырвался крик наслаждения, разорвавший тишину и выразивший много чего, но в первую очередь самое главное: «И все-таки я могу любить!» — хотя и до этого мгновения она никогда не считала себя неспособной на любовь. Похоже, она попросту не представляла, что это за зверь такой — любовь. На его лице было напряженное и отрешенное выражение: она почувствовала всю его изначально свойственную мужчинам слабость, страх, что испытываемое чувство сейчас исчезнет, почувствовала, насколько остра его потребность в поддержке, без которой невозможно продвижение вперед, невозможно реализовать свой творческий потенциал. А поняв это, она мгновенно осознала собственную силу. Как будто теперь научилась использовать все свои мышцы, многие из которых до встречи с Аффадом постепенно атрофировались от бездействия. Она все-таки вняла его рассказам о тантризме левой руки, [183] Тантризмом левой руки называют индуистский тантризм, в котором активным считается женское начало, тогда как в буддийском тантризме (правой руки) активно мужское начало. (Прим. ред.)
ритуалы которого раздражали ее как ученого. Он дал ей больше, чем свою любовь, он помог ее целительскому дару, ее профессиональному мастерству обрести зрелость.
Читать дальше