Лоренс Даррел: СЕБАСТЬЯН, или Неодолимые страсти

В промежутках между словами слышно было, как он попыхивает сигарой, мысленно формулируя то, что хочет сказать дальше.

«Констанс, я понял, что не могу это сделать. Опять я струсил. Пришлось отложить револьвер — ты его сразу увидишь. Решил заменить его тихим уколом. Это не так драматично, но не менее эффективно. Прощай, милая Констанс».

Он перестал вздыхать. Однако можно было представить, что он делает, по стуку шприца, положенного в пепельницу. Шварц произнес короткую молитву на родном языке, но произнес небрежно, словно недовольный Богом, в которого верил лишь время от времени. Констанс дослушала все до конца, сидя рядом с доктором Шварцем, умершим за письменным столом. Потом она вызвала «скорую помощь».

Было уже очень поздно, когда весть об исчезновении со сцены доктора Шварца была сообщена по телефону Констанс, которая с радостью провела несколько свободных дней дома и даже, собравшись с силами, повидала друзей и сыграла в пул с Сатклиффом и Тоби. Телефон откашлялся и сердито зазвонил. Констанс узнала голос ночного оператора, и у нее упало сердце, едва она услыхала первые страшные слова, положившие конец ее отпуску.

— Доктор Шварц заболел. Доктор, вас разыскивают из отделения «скорой помощи».

— Что случилось? — спросила она, но линию уже переключили, возможно, на врача «скорой помощи», потому что послышались щелчки, голоса и в конце концов непонятно почему раздался голос негра-санитара Эммануэля, который хрипло произнес:

— Мистер Шварц умер.

— Что? — не в силах поверить, крикнула Констанс, и глубокий гудящий голос негра, на сей раз медленнее, повторил информацию. Слова тонули в ней — или она тонула в них, словно в плывуне. Наверняка это ошибка. — Позовите дежурного врача, — проговорила она наконец, причем резко, и голос Эммануэля стих, а вместо него послышался голос врача «скорой помощи», старика Грегори.

— Лучше вам приехать сюда, — сказал он. — Боюсь, наш доктор сам себе сделал укол. Во всяком случае, он сидит за столом, сердце у него остановилось, а в пепельнице шприц. К тому же, Констанс, тут есть для вас послание, и ваше имя написано на доске. Мне не хотелось бы никого звать, пока вы тут не осмотритесь. Я не могу сделать заключение и не хочу звать полицейских, пока мы сами не разобрались. Может быть, вам что-то известно? У него ничего не случилось, что могло бы привести к депрессии?

Констанс застонала, потом как-то глухо засмеялась и ответила:

— Психиатр всегда остается психиатром. Боже мой, Грегори, вы уверены?… Я хочу сказать, вы пробовали массаж сердца?

Грегори ответил ей тоже чем-то вроде стона и торопливо сказал:

— Нас вызвали слишком поздно. Он уже остывал — я прошу вашего согласия на то, чтобы вытащить его из-за стола и положить на кушетку. Иначе будут проблемы.

— Поступайте как считаете нужным. Я постараюсь поймать такси.

Но когда она приехала, все оставалось как было, никто ни к чему не прикоснулся из-за надписи на доске и диктофона. Шварц выглядел так же, как всегда, нормально и уютно, отчего Констанс мгновенно поборола страх и неприязнь и с радостью уселась рядом с ним, чтобы взглянуть на медицинскую карту, которую он открыл и, вероятно, читал в ожидании, пока яд медленно, как змея, проползет по жилам и доберется до сердца. Некоторое время Грегори с сочувствием наблюдал за ней.

— Думаю, она видела его последней. Надо спросить у нее. У меня нет сомнений.

Констанс встрепенулась с выражением жалости и отвращения на лице.

— Наверно, она пришла сюда с последней рукописью, — продолжал Грегори, — и он сказал ей, почему, — разве что вам тоже об этом известно.

Констанс встала.

— Пожалуйста, оставьте меня одну, я должна послушать записи; дайте ему возможность самому рассказать обо всем — иначе зачем они? Потом решим что к чему и какую роль будет играть в этом деле полиция.

Грегори кивнул и закурил сигарету.

— А как насчет этой девушки, Сильвии, известной писательницы — как насчет нее? Шварц ее любил?

Констанс покачала головой.

— Нет, все гораздо сложнее; я лечила ее — она просто замечательная, но шизофреничка. Влюбилась в меня, что бы это ни означало, и все пошло насмарку, пришлось ему опять взяться за нее и сделать вид, будто меня отправили очень далеко, в Индию, чтобы избавить ее от мыслей о моей персоне. Такой уж психологический риск!

— Что ж, самое лучшее сейчас оставить вас тут, чтобы вы осмотрелись и пришли к какому-нибудь выводу; он не был любителем тайн. Кстати, на столе сплошные любовные письма — по-видимому, все адресованы Шварцу.