Лоренс Даррел - QUINX, или Рассказ Потрошителя

Картина была неважной, да и время ее написания не было отмечено ничем особенным. До чего же тусклыми, отрешенными, невыразительными были лица тех троих, кому был посвящен этот тихий храм. Впрочем, не совсем тихий — снаружи, в гуще зеленых листьев вдруг запел соловей, но почти сразу умолк, точно устыдившись, что слишком рано подал голос.

Констанс приехала немного загодя, и пока можно было не беспокоиться, что Смиргела еще нет. Она на минуту закрыла глаза, чтобы получше представить себе прошлое. Этот роскошный тихий уголок, освещенный неяркими лучами вечернего солнца, был самым подходящим местом для одинокой души. Отсюда одинокий мечтатель, преодолев полное жизни безмолвие и одномерные равнины осмысленного безрассудства, наконец-то отправится туда, где, благодаря мистическому озарению, можно выйти на новый путь к свету! Итак, к новой цели — попытаться сделать так, чтобы смерть стала сознательным актом! Погруженная в эти непростые размышления, Констанс, присевшая на скамью, вдруг почувствовала, что засыпает. А потом ее словно что-то напугало. Она, вздрогнув, проснулась и увидела Смиргела, бесшумно вошедшего в маленькую церковь. Через миг он уже сидел рядом, с улыбкой вглядываясь в ее сонное лицо. Констанс все никак не могла одолеть дрему.

— Ну, конечно же, это вы, — проговорила она.

— Неужели я так переменился?

По правде говоря, переменился. Очень исхудавший, в поношенной одежде, совсем коротко постриженный — и совсем седой. Однако хитрый неукротимый взгляд остался прежним. Смиргел плутовато прищурился.

— Даже не представляю, что нового я могу сообщить, однако постараюсь быть вам полезным. А вы? Выручите, если мне потребуется помощь? Полагаю, Журден сообщил вам, что меня вызывают в трибунал для дачи показаний насчет так называемых «преступлений накануне краха», нашего краха? Но на самом деле я работал на англичан, заручившись их обещанием, что после войны меня защитят. А теперь, под предлогом того, что я якобы был Двойным агентом, работавшим на своих, они заявляют, будто ничего мне не должны! Ну что вы на это скажете!

Он было вскочил, но вновь сел на скамью и сокрушенно покачал головой. Констанс было ясно, что лучше не заключать с ним никаких сделок.

— Боюсь, не могу ничего обещать — скажу прямо. Я тоже не могу ставить никаких условий. Мне просто любопытно узнать побольше о моей сестре и ее странной трагической смерти. Кажется, вы неплохо знали Ливию, однако в то время я вас ни о чем не спрашивала. Во время войны это было не совсем уместно. Теперь же все иначе, и я подумала, что могу задать вам несколько вопросов. Понимаете?

— А! Ливия! — произнес он, тяжко вздыхая. — Никому не дано узнать всю правду о Ливии!

То ли Констанс показалось, то ли он действительно старался скрыть досаду, когда говорил это? Словно мысль о Ливии неожиданно загнала его в западню ненужных воспоминаний и желаний. Констанс вгляделась в Смиргела и теперь заметила, что на его хитром лице проступили страдальческие морщины. Он глубоко задумался — возможно, восстанавливал в памяти лицо с пустой глазницей.

— Конечно же, — произнес он вдруг охрипшим голосом, — не стоит и говорить, как она умела привязать к себе — вам это и самой отлично известно! Но мои воспоминания простираются гораздо дальше, ведь мы встретились с ней еще до войны, когда были очень-очень молоды. И я ничего не знал ни о вас, ни о вашей семье, ни о вашем доме. Изучал археологию, специализировался на реставрации всяких раритетов: картин, керамики, стекла и так далее. Археологическое общество послало меня в Авиньон, чтобы я помог отреставрировать самую известную из здешних картин. Я был юн, горяч, искренне верил в идеи национал-социализма, как тогда верили все немцы. На мое удивление, она тоже в них верила. Вы не представляете, какая это удача для немца — найти англичанина, который верит в то же, во что верит он. Тем более девушку, да еще на редкость красивую. Вот такая вдруг удача. Естественно, я влюбился. Сделался ее рабом. Мы встречались каждый день возле великой картины. Она подавала мне кисти и краски. У нее было ангельское терпение. Но иногда она на несколько дней исчезала и никогда не говорила, где пропадала. Мы стали любовниками, и я был на седьмом небе от счастья. Однако вскоре меня стал грызть червь сомнения. Казалось, будто в глубине души, в самой глубине души у нее есть нечто, мешающее полностью отдаться любви. Словно бы она прислушивалась к звучавшей вдали музыке или каким-то голосам; из-за них она оставалась отстраненной, задумчивой, и это сбивало с толку, внушало разочарование, оставляло осадок неудовлетворенности, несмотря на страстные ласки. Я чувствовал себя обманутым и не раз предлагал расстаться, но она уговаривала меня не бросать ее, причем с такой пылкой настойчивостью, что я продолжал оставаться ее покорным слугой. Мне было ясно, что я люблю ее, но она не отвечала мне любовью, во всяком случае, ее любовь была гораздо слабее. И я не понимал, почему. Но как-то, во время одного из ее исчезновений, мне невольно удалось узнать то, что она старательно скрывала. Какой-то цыган пришел и сказал, что она зовет меня, потому что заболела, потому что накурилась всякого дерьма. Так и сказал. Он повел меня в район, который называется Ле-Баланс, и там, на втором этаже полуразрушенного дома, — скорее всего это был бордель, — я нашел ее. Совершенно больную, цыган все верно сказал. В чем причина болезни было ясно с первого взгляда. Я перепугался, и все не мог решить — звать врача или не стоит. Потом подумал, что лучше отвезу ее к себе домой, так сказать, в более приличное место. А уж потом позвоню врачу.