Лоренс Даррел - QUINX, или Рассказ Потрошителя

— Я современный человек, — отозвался CAT, — и думаю, что люди в принципе прекрасны, но самым прекрасным кажусь себе я сам. Я — наивысшая точка. Природа истощилась, создавая меня. Другие — легко понять, что у нее не осталось идей, — в сравнении со мной — головастики. И вы сейчас скажете мне, что йога избавляет от таких убеждений?

— Да, скажу. Точно так же, как она избавила меня от болей в спине, она избавляет от стресса, вызванного чрезмерно раздутым «эго». Гипертрофированное «эго» может довести до беды, хоть и не сразу.

— Вы говорите так, как будто я настоящий. Сами же все сделали, чтобы я чувствовал себя бесплотным, иллюзорным, а теперь говорите обо мне как о реальности.

— Вы такая же реальность, как указатель в молитвеннике; но ведь вам не спеть ни одного псалма, мой милый.

Метафорой нетрудно описать

Все тайны, что другим не нужно знать,

Как одалиска, ты, метафора, глупа -

В отличье от меня. Как ты слаба:

Поймаешь ветер, парус развернешь,

Поймаешь разум, но души не сбережешь.

Вино, прекрасное фиту, вскружило нам головы и оживило беседу. Все прониклись такой любовью друг к другу, о которой прежде и не подозревали; лишь Констанс и ее подруга продолжали пребывать в пещере тишины и не поднимали голову от тарелок. Лорд Гален бездумно веселился, как обычно, а Кейд наблюдал за всеми, насупив брови, и был похож на мышь, выглядывающую из невидимой норки.

А что же очаровательная распутница, изысканная подруга Констанс, что происходило с ней? Иногда, опустив голову, она плакала — но это от радости: ведь ей повезло, ей выпала удача. Блэнфорд наблюдал за ней с суеверным страхом и невольным сочувствием. Она носила широкие золотые пояса — в тон густым золотистым волосам и голубым глазам, в которых светился ум; из-за пытливого взгляда они напоминали огни поставленной на якорь яхты. Рисунок губ говорил о восхитительной податливости ее натуры. Однако она всегда выглядела несколько отрешенной, прислушиваясь к некоему внутреннему устройству, регистрирующему разлад в мыслях. Тайком на нее посматривая, Блэнфорд вспоминал ее записи, которые показывала Констанс, и с завистью осознавал, что она не только красива, но и талантлива. И мысленно повторял: «Я мечтаю написать о невыносимом счастье. Я хочу наполнить текст своими телеологическими терзаниями [51] То есть раздумьями о смысле жизни. и все же сохранить его фарсовую святость как нечто бесценное. Прорваться сквозь летаргическое оцепенение, леность, боль души. Однако меня убивает скука познания истины — неприятное ощущение, будто бы тебя лишают младенческой невинности! Понимаете, время, в которое мы все верим, становится твердым, если долго стоит на месте. Время становится массой в математике. Потому что все упрямо и осознанно превращается в свою противоположность. Такова природа процесса, ведь существует закон космической инерции. Вселенная попросту делает очередной шаг развития; у нее нет программы, она ничего не продумывает заранее. В ней правит постоянная спонтанность!» Он ревновал к Сильвии. Как она смеет так много знать!

Неудивительно, что Констанс уступила мольбам такого сердца. Да и эпиграф, который она выбрала, как нельзя лучше отражал богатство ее интеллекта — это было восклицание Лафорга: [52] Лафорг Жюль (1860–1887) — французский поэт-символист, один из первых декадентов. «Je m 'ennuie natale!» [53] Я с рождения скучаю! (фр.) . И все же он сказал себе: «Я и не думал, что буду ни на кого не похожим; в глубине души я не считал себя «высшим классом». Тем не менее, я решил покорить вершины и стать по меньшей мере современным, восприняв все причуды, отравы и правды своего времени, осознавая опасность потерять все, если слишком этим увлечься. Но и просто прозябать, не добиваясь ничего существенного… невыносимо было даже думать о таком. Тем более закончить старостью с убийственным приапизмом — недееспособным, страшным, одиноким: когда не можешь одолеть муки неудовлетворенной похоти. Только не это!»

В страсти главное — глубинный фокус, как в прозе. Больше не будет, даст Бог, бесконечных, бесхребетных романов прежних времен, пропитанных розовой водичкой. Не будет отношения к любви как чему-то, отдающему обыкновенной случкой. Не будет прозаического стиля, известного французам как genre constation de gendarme . [54] Здесь: жандармский непререкаемый жанр (фр.) .

Реальность, которая кажется абсолютно безжалостной, на самом деле абсолютно справедлива, ибо она не может быть ни за, ни против. Иногда он глядел на ее профиль, на ее головку, повернутую к свету. До чего же щедра она в своем искреннем радостном внимании, до чего великолепно смугла. (Мертвые так и толпятся вокруг, когда мы пережили крах неоправданных надежд.) Единственный императив художника (любого человека) — bricoler dans l'immédiat, c'est tout! [55] А сейчас браться за любую работу, и все! (фр.) . Уменьшите рабочую нагрузку сердца, путешествующего сердца. По-видимому, Сатклифф следил за его мыслью, потому что сказал: