Ирина Маленко - Совьетика

Как раз примерно тогда же, может, чуть пораньше в моду у нас вместо анекдотов вошли смешные «страшилки», с их

«Дети в подвале играли в гестапо:

Зверски замучен сантехник Потапов». Или

«Маленький мальчик нашел пулемет -

Больше в деревне никто не живет.»

Видимо, и то и другое было предназначено специально для того, чтобы мы поскорее и менее болезненно привыкали к «светлому капиталистическому будущему»…

«Дедушка старый гранату нашел,

Дедушка с ней к сельсовету пошел,

Дернул колечко и кинул в окно:

Дедушка старый, ему все равно…»

И мы смеялись как идиотики… «Дедушка старый, ему все равно…»,- внушали нам. Все равно, что растоптали со смаком его идеалы и дело всей его жизни, все равно, заплатят ему вовремя пенсию или нет, все равно, что он живет впроголодь, все равно вообще, жить или нет…. И многие в это поверили. Со стариками – которых в любом «нецивилизованном» обществе традиционно почитают и уважают за опыт и жизненную мудрость, у нас перестали считаться. Если они высказывают «недемократические» взгляды на современное бытие, в ответ они слышат скоморошество – «а, эти старперы! Кого колышет их мнение?” Как будто бы сами скоморохи собираются быть вечно молодыми и «крутыми». «В жизни есть две вещи, которые придется делать всем»- говорил незабвенный кумир моего детства Бобби Фаррелл. – «Всем рано или поздно приходится ходить в туалет и всем рано или поздно придется умирать»… Не знаю, помнила ли Зина старую советскую песню, в которой как бы в ответ на это говорилось: «Но лучше все-таки, если бы попозже»…

Единственный раз, когда я видела вблизи труп в советское время – причем человека, умершего естественной смертью- это было, как ни странно, в бане. Точнее говоря, не в самой бане, а в ее дверях: человек возвращался домой после парилки, и у него схватило сердце… Так он и лежал в дверях, а перепуганные посетители бани – как женского отделения, так и мужского – боялись идти мимо него по домам и ждали, когда приедут медики и милиция. То, что он был мертв, уже ни у кого сомнений не вызывало. Не знаю, почему так боялись люди – хотя на теле том не было ни крови, ни телесных повреждений. (Невзоров такого даже и показывать-то не стал бы!) Наверно, просто именно потому что тогда мы не привыкли к смерти. Это сейчас «освобожденные» мои соотечественники не то, что мимо трупа, а и по трупу пройдут, если им предложат за это соответствующее материальное вознаграждение… Мимо живых людей в беде, и то проходят тут и там. Это у меня до сих пор в голове не укладывается.

А тот человек просто лежал ничком в дверях – в пальто и в кепке. Моя мама оказалась самоы храброй из свежевымытых.

– Пойдем домой, а? – сказала она мне, – Уже поздно.. Кто знает, когда еще за ним приедут… А тебе еще уроки на завтра надо учить.

Это был действительно серьезный аргумент. Уроков было много. И хотя мне было страшно, и я постаралась на него даже не глядеть, в какой-то момент я все-таки вскинула глаза – не удержалась, как Хома Брут на Вия…. Помню, как удивила меня мысль о том, куда же девается жизнь, и что она такое – неужели лишь только тот блеск в глазах и цвет в лице, которых у этого человека уже не было?…

Это потом уже нас начали приучать к труполюбованию. И к операциям по живому – в прямом эфире (на «цивилизованном» Западе тоже). Это постепенно стало нормой – так же как безработица, проституция и устраивающие на улицах разборки «братки». Вкупе с пещерным натурализмом нашего отечественного телевидения. И с лицемерными ахами и охами отечественных журналистиков, которые своими очерками, в отличие от советских, не меняют в жизни ничего – кроме временного поднятия рейтинга своей газеты.

Но все же как ни старались в свое время отечественные невзоровы, у меня так и не возникло желания пристально рассматривать Зину в лицо и пытаться определить, что и в каком месте у нее там повреждено. Я пыталась разобраться в своих чувствах по поводу того, что только что произошло – и не могла. Чувств не было напрочь, на душе была пустота. Такого со мной еще не бывало. Не было ни зловещей, психически болезненной радости, как у американских карателей в Ираке или у израильских – в Палестине, когда они расстреливают мирных жителей (для того, чтобы испытать подобные «высокие» чувства, наверно, надо было родиться и вырасти в другом обществе, с другими жизненными установками и приоритетами), ни даже просто облегчения, ни чувства жалости к человеку, который сам сделал свой в жизни выбор, встав на сторону империализма, какими бы ни были его мотивация и оправдания. «Странно», – подумала я, – «Должна же я чувствовать хоть что-нибудь. Наверно, это и есть состояние шока».