Джонатан Фоер - Вот я

Сев на кровать, Джейкоб заговорил:

— В молодости, может, даже в старшей школе, я переписывал слова любимых песен. Зачем, не знаю. Наверное, это давало мне ощущение, что всё на своих местах. В общем, это было задолго до интернета. Так что я садился перед бумбоксом…

— Перед бумбоксом ?

— Ну, магнитолой.

— Это я подстебнул.

— Ясно… ну вот… садился перед бумбоксом , слушал песню несколько секунд, останавливал и записывал, что услышал, потом перематывал и слушал еще, чтобы убедиться: все записано правильно. Потом включал дальше и записывал следующий кусок, потом перематывал, если толком не расслышал или не был уверен, что расслышал правильно, и записывал дальше. При перемотке вообще-то точно не попадешь, так что я неизбежно или пролетал вперед, или недоматывал. Ужас как утомительно. Но я любил это дело. Мне нравилось, что нужна такая точность. Нравилось разбираться. За этим занятием я провел неведомо сколько тысяч часов. Иногда текст вообще было невозможно разобрать, особенно если звучал гранж или хип-хоп. Догадки меня не устраивали, ведь так пропадал весь смысл записывания песен — их точная расшифровка. Бывало, мне приходилось слушать какой-то малюсенький фрагмент снова, и снова, и снова, десятки раз, сотни. И я буквально до дыр затирал это место на пленке, так что в следующий раз, когда слушал эту песню, того места, которое мне так нужно было правильно услышать, в ней уже не было. Я помню одну фразу в "All Apologies" — знаешь эту песню, да?

— Не-а.

— А "Нирвану"? Крутая. Крутая, крутая вещь. В общем, видать, у Курта Кобейна заплетался язык, и там была фраза, которую я никак не мог разобрать. После сотен прослушиваний самое разумное, что у меня получилось, было "Возопил мой стыд". И я много лет не понимал, что облажался, пока не спел это место во всю глотку, как дурак, при маме. Вскоре после того, как мы поженились.

— Она сказала, что ты не так поешь?

— Да.

— Очень в ее духе.

— Я был благодарен.

— Но ты же пел.

— Неправильно пел.

— Все равно. Надо было дослушать.

— Нет, она правильно сделала.

— Ну и как там на самом деле?

— Смотри не упади. Там было: "Воск топил мосты".

— Не может быть!

— Да?

— Что это вообще могло бы значить?

— А ничего и не значит. Это была моя ошибка. Я думал, в этом скрывался какой-то смысл.

Ни Джейкоб, ни Джулия не знали в точности, что происходило в те первые две недели после того, как она нашла телефон: о чем они договаривались, что имели в виду, обсуждая и задаваясь вопросами. Они не знали, что было настоящим. Каждый чувствовал себя как на эмоциональном минном поле: сквозь комнаты и часы они двигались словно на цыпочках, как бы в огромных наушниках, присоединенных к чувствительным металлодетекторам, способным заместить малейшие следы похороненных чувств, — даже если для этого нужно было отгородиться от остальной жизни.

За завтраком, который мог бы для телевизионной аудитории показаться абсолютно безмятежным, Джулия сказала, заглянув в холодильник: "Вечно у нас молоко кончается", а Джейкоб сквозь наушники услышал: "Ты никогда как следует не заботишься о нас", но не услышал слов Макса: "Завтра на концерт не приходите".

И на следующий день в школе, вынужденный делить тесноту лифта только с Джулией, Джейкоб сказал: "Кнопка закрывания дверей даже не подключена. Чистая психология", а Джулия сквозь наушники услышала: "Давай поскорее с этим покончим". Но не услышала, как сама сказала: "Я думала, все на свете — чистая психология". Сквозь наушники Джейкоба это прозвучало как: "Столько лет терапии, и я знаю о счастье меньше всех на свете". А он не услышал, как сказал: "Есть разная психология". Тут в лифт вошел предположительно счастливый, предположительно состоящий в крепком браке родитель и спросил Джейкоба, не нужно ли нажать кнопку открывания дверей.

Все это хождение на мысочках, все это скрупулезное перетолковывание и избегание — совсем не минное поле. Нет, это было поле битвы на Гражданской войне. Джейкоб возил Сэма в Антиетам, как самого Джейкоба возил Ирв. И произнес ту же самую речь, о том, какое это везение быть американцем. Сэм нашел неглубоко ушедшую в землю пулю. В мире Джейкоба и Джулии оружие было столь же безобидным — реликты давних битв, безопасные для осмотра, изучения и оценки. Если бы только они знали, что бояться нечего.

Домашние ритуалы достаточно прочно устоялись, так что избегать друг друга выходило довольно легко и незаметно. Она уходила в душ, он готовил завтрак. Она подавала завтрак, он шел в душ. Он наблюдал за чисткой зубов, она раскладывала брюки и рубахи по кроватям, он проверял содержимое рюкзаков, она справлялась о погоде и подбирала подходящую верхнюю одежду, он готовил "Гиену Эда" (шесть месяцев в году прогревал, шесть месяцев охлаждал), она провожала детей за порог и выходила на Ньюарк-стрит следить за машинами, катящими с холма, он — наоборот.