Джонатан Фоер - Вот я

— Ты свою главную тайну скрываешь за крепостными стенами, — сказала она таким тоном, что предполагает иронию и серьезность одновременно, — а я окружу тебя любовью, и стены рухнут…

— И ты меня захватишь.

— Мы захватим себя.

— А мне надо просто стоять, и все?

— Стоять, а потом рухнуть.

— А какой мой главный секрет?

— Не знаю. Мы же только в начале.

Она узнала его, лишь когда мы были уже в конце.

Как играть последнее по-настоящему счастливое мгновение

За месяц до сорокового дня рождения Джулии я предложил:

— Давай устроим что-нибудь особенное. Чего обычно не делаем. Вечеринку. Расколбас: музыкантов, машину с мороженым, фокусника.

— Фокусника?

— Или танцора фламенко.

— Нет, — сказала она. — Уж этого мне хотелось бы в последнюю очередь.

— Ну в очереди оно все-таки стоит!

Джулия рассмеялась:

— Мило, что ты предложил. Но давай устроим что-нибудь попроще. Приятный домашний ужин.

— Да ладно тебе. Будет весело.

— Для меня веселее всего будет простой семейный ужин.

Я пытался уговорить ее несколько раз, но она ясно и все более решительно давала понять, что не хочет "никакой помпы".

— Ты уверена, что не переусердствовала с бурными протестами?

— Я вообще не протестую. Чего мне больше всего хочется, так это спокойного милого ужина в кругу семьи.

Утром в тот день мы с мальчиками принесли ей завтрак в постель: свежие вафли, капустно-грушевый мусс, яичница по-мексикански.

Мы прошептали пожелания в зоопарке на ухо слону (старый ритуал на день рождения, происхождение забыто), насобирали в Рок-Крик-парке листьев на засушку между страниц в Книге лет (еще один ритуал), обедали в ее любимом греческом ресторане на Дюпон-серкл, за столиком на открытой веранде. Потом отправились в галерею Филлипса, где Сэм с Максом так усердно и безуспешно изображали интерес, что растроганная Джулия сказала: "Я знаю, что вы меня любите. Можете скучать!" Уже темнело, когда мы добрались до дому, навьюченные пакетами с едой для приготовления праздничного ужина. (Я настоял не покупать больше, хотя мы купили не все, что было нужно. "Сегодня мы не о пропитании заботимся", — сказал я.) Я дал Сэму ключи, и мальчики устремились в дом впереди нас. На кухне мы с Джулией сгрузили покупки на стол и принялись убирать скоропортящиеся продукты. Мы встретились взглядами, и я увидел, что она плачет.

— Что ты? — спросил я.

— Если я скажу, ты меня возненавидишь.

— Уверен, что нет.

— Ты очень разозлишься.

— Насколько я помню, в дни рождения злиться запрещено.

И тут, уже не сдерживая катившихся слез, она сказала:

— На самом деле я хотела большой расколбас.

Я засмеялся.

— Не смешно.

— Нет, Джулия, смешно.

— И не то чтобы я чего-то хотела и скрыла от тебя. И я не пыталась избежать разочарования.

— Я знаю.

— Я думала то, что говорила. Правда. Вот до этого самого мгновения, до этой секунды, даже заходя в дом, я не понимала, что на самом деле хочу грандиозного праздника. Вот так. Ужасно глупо. Будто мне восемь лет.

— Тебе сорок.

— Сорок, неужели? Я человек, который в сорок лет не понимает своих желаний и упускает момент их воплотить. А для усугубления я это все вывалила на тебя, как будто это может вызвать у тебя что-то, кроме обиды и угрызений совести.

— Вот, — сказал я, подавая ей упаковку орекьетте. — Засунь туда.

— Вот и все твое сочувствие?

— А что случилось с мораторием на злость?

— Он не распространяется на виновника!

— Убери эти понтовые макароны.

— Нет, — сказала она. — Не буду. Только не сегодня.

Я рассмеялся.

— Не смешно, — сказала она, хлопая по столу.

— Ужасно смешно, — сказал я.

Она схватила коробку, оторвала крышку и высыпала макароны на пол.

— Ой, как я насорила, — сказала она, — и даже не знаю зачем.

Я сказал:

— Ну, убери пустую коробку.

— Коробку?

— Да.

— Зачем? — спросила она. — Чтобы сохранить как депрессивный сувенир?

— Нет, — ответил я, — чтобы осознать: понимание самого себя — предпосылка к тому, что тебя поймут и другие.

Она вздохнула, догадываясь о чем-то, и отворила дверь в кладовку. Оттуда вывалились мальчики, мои родители, Марк с Дженнифер, Дэвид с Ханной и Стив с Пэтти, кто-то врубил музыку, и зазвучал Стиви Уандер, и кто-то выпустил из шкафа шары, и они, взлетая, забренчали о люстру, и Джулия посмотрела на меня.

Как играть экзистенциальный стыд

Встреча в "Икее" с Мэгги Силлиман преследовала меня много лет. Мэгги стала олицетворением моего стыда. Я не раз, проснувшись посреди ночи, принимался ей писать. Каждое письмо начиналось словами: "Вы ошиблись. Я не добрый человек". Если бы я смог стать олицетворением собственного стыда, мне бы не нужно было писать. Я даже мог бы стать добрым.