Илья Кочергин: Помощник китайца. Я внук твой [две повести]

А ещё я однажды утром стоял на этом балконе и слушал стрельбу.

Я люблю оружие. Мне нравится винтовка, так же, как нравится скрипка, яхта, и прочие предметы, имеющие форму, доведённую до предельного совершенства. Уметь держать в руках хорошую винтовку — это много для мужчины. Просто держать в руках, так естественно, как женщины держат детей. И винтовка обязательно должна быть своя, личная. Имея винтовку, мужчина не пойдёт со скотчем в кармане вешать записки на замок коммерческого киоска. Я говорю не о вооружённом грабеже, а о той ответственности за свои действия и о чувстве достоинства, которые появляются у мужчины, если он держит в руках винтовку. На уроках военной подготовки в школе нам давали подержать только автоматы, да и то с просверленным стволом — оскопленное оружие.

В то яркое солнечное утро я понял, что не люблю, когда солдаты стреляют из казённых автоматов в моём городе. Мне было противно слушать, как размеренно и неторопливо работает крупнокалиберный пулемёт.

А ночью перед стрельбой моя Алёнка хотела идти бросаться под танки. Она смотрела телевизор и рвалась на улицы, быть у костров, среди людей, среди событий. Тёща была на даче. Дочка спала, спал младший сын тёщи, и я не хотел отпускать жену одну. Я спросил, на кого мы оставим детей. Но она не слушала меня, потому что у меня не было гражданского долга, и часа в два ночи мы пошли по улице к реке, потом перешли реку и увидели первые костры. А дети спали дома.

Наверное, я был слишком зол на жену и на себя за то, что не смог удержать её. И поэтому я относился к тому, что я видел, слишком предвзято. Мне казалось, что у костров слишком много пьяных и весёлых людей. Я слышал отрывки разговоров:

— А помнишь, как славно в девяносто первом так же посидели. Что Василич-то не пришёл сегодня? Ты ему звонил? А-а. Понял. Ну, тогда за это нужно выпить.

И я раздражался, когда видел человека, держащего обломок необструганной доски в руке, — человек тоже искал событий и искал людей, чтобы применить своё оружие.

Мы увидели бронетранспортёр, стоящий на улице, и повернули обратно, потому что Алёнка начала мёрзнуть. И пошли не по центральной забитой народом улице, а пустыми переулками. Нам очень обрадовались самодеятельные патрули и проверили документы. Оставили петь с ними под гитару. И больше им уже некого было задерживать, пока уже к рассвету не вышли из подъезда бомжеватые бабка с дедом в поисках чего опохмелиться. Я тоже тогда замёрз. Революции нужно устраивать летом.

К чему я вспомнил всё это — не знаю, просто в то время мне очень не хватало денег. А скотч в кармане и стрельба в городе только случайно всплыли в памяти, наверное, только потому, что остался одинаково неприятный осадок в душе и от того, и от другого.

Когда в серванте начинали позванивать рюмки, я включал телевизор. Громкость регулировалась плохо, можно было или включить на полную мощность, или совсем вырубить звук. Я вырубал звук, чтобы никого не будить, и смотрел ночные передачи.

Потихоньку страх уходил, а часов с двух и трамваи переставали ездить. Когда на экране беззвучно танцуют красивые девушки, то страх уходит, — появляется злость. Девушка из музыкального клипа, гораздо более привлекательная, чем моя жена, смотрит на меня и шевелит губами. Она смотрит мне в глаза, она видит меня. На неё не надо работать, она уже одета так, как мне нравится, она красиво двигается. Она, я знаю, говорит те слова, которые я хочу слышать. Девушка для бедных.

Сутра я сажал дочку на плечи, сам садился на велосипед и мы ехали в садик. Девочка крепко держалась за мою голову. Потом Алёна увидела нашу стремительную езду среди несущихся автомобилей, и мы стали ходить пешком.

После садика я шёл в университет, расположенный в самом центре города. Все потоки машин, все ларьки, магазины, жилые дома, конторы, улицы стекались сюда. Вращались, закрученные Садовым кольцом, вокруг меня, сидящего в аудитории с толстыми кирпичными стенами. Даже маленькую форточку приходилось закрывать, чтобы слышать преподавателя.

Почему-то так получалось, что я всё равно не слышал. Попадались на глаза какие-нибудь пятнышки солнца на стене, потёки краски и прочая чепуха, не имеющая никакого отношения к учебному процессу. Эти мелкие детали как будто обладали магической силой утягивать моё сознание бог знает куда. Чаще всего в места прошлых путешествий.

В печальные Волчьи тундры Кольского полуострова. На озеро Джулуколь в горах Алтая. На камчатскую речку Ралвининваям, где я когда-то поднял несметное количество диких гусей. В залив Корфа на Тихоокеанском побережье, где из нашего лагеря была видна длинная семидесятикилометровая горная коса, уходящая в море. Молодой парень, чьи сети стояли в устье реки, сказал, что каждую осень он уходит в эту безлюдную местность на месяц-другой охотиться. В шутку, наверное, позвал и меня с собой.