Александр Проханов - Среди пуль

– Где настоящий?

– Не знаю, – медленно ответил Белосельцев. – Только этот…

– Скажи, куда положил настоящий!

– Только этот…

– Может, ты был отвлекающим? Кто-то другой унес?

– Мне дали только этот…

– Скажи, где настоящий, или я тебе пристрелю!.. Нет, не пристрелю, а буду обрабатывать тебя паяльной лампой, как свинью!.. Ну нет, прости, я погорячился!.. Я дам тебе денег, весь этот кейс набью долларами, и поезжай хоть в Испанию, хоть в Италию!.. Или, если захочешь, я оставлю тебя при себе, поручу тебе самое перспективное направление!.. Только скажи, где кейс!..

Белосельцев преодолевал безумие, восстанавливал дыхание. Смотрел, как мучается и страдает Каретный, как туманится в окне вечерний золотистый небоскреб «Украины».

– Я не лгу, – сказал он. – Я не знаю, где кейс. Твоя операция провалилась. Вместе с моей. Тебе не стоило стрелять из танков. Мне не стоило кидать бутылку с бензином. Нашелся кто-то третий, поумнее нас. Думаю, это не Руцкой. Значит, существуют в России силы, о которых ни ты, ни я не догадываемся. Значит, русская политика и история станут развиваться не так, как ты думаешь.

Каретный остановился перед ним, уставился в глаза, и Белосельцев подумал, что тот снова ударит. Но Каретный сказал:

– Я не стану сейчас с тобой разговаривать. Завтра поговорим… Васюта!.. Шарип!.. – обратился он к тем, кто стоял за спиной у Белосельцева. – Доставьте его на виллу!.. Если будет рыпаться, пристрелите!..

Те двое ушли, но вскоре вернулись, затащили в кабинет брезентовые носилки с белой простыней.

– Ложись! – приказал Васюта, сдергивая накидку. – Шевелись, давай! – Он сгреб Белосельцева за шиворот и рывком, как куль, повалил на носилки лицом в брезент. – Вот ствол! – Сунул он в нос Белосельцеву черное дуло «макарова». – Не люблю стрелять в упор!

Второй, кого звали Шарип, накрыл Белосельцева простыней. Носилки подняли, качая, понесли. Лежа под простыней, изображая покойника, Белосельцев чувствовал, как несут его по коридорам, наклоняют головой вниз, спуская по лестницам. Сквозь простыню слышались близкие шумы, голоса, звяканье железа, смех. Звуки множества наполнявших коридоры и вестибюли людей.

Его вынесли наружу, и он понял это по тому, как отодвинулись и ослабели голоса, в них вплелись рокоты моторов, редкие отдаленные выстрелы, ровный гул города.

– Давай, залезай! – накидку сдернули, и он увидел открытый багажник «Мерседеса». Васюта тем же небрежным рывком сдернул его с носилок, вдавил, поместил в багажник. И последнее, что увидел Белосельцев, скрючившись, поворачивая голову кверху, – белый до половины дворец, из верхних окон, как из печей крематория, ползет вверх черный кудрявый дым, в котором мечется грязное красное пламя.

Крышку захлопнули, «Мерседес» покатил.

Он лежал в багажнике в позе эмбриона. Его окружала рокочущая, колеблемая тьма. Пахло бензином, резиной, сладковатыми лаками, также ощущался легкий запах тления. Словно в швах и пазах машины шло разложение биологических остатков. Голова его упиралась в баллон. Близко от уха звякали стеклянные, уложенные в ящик бутылки. В этой позе зародыша, возвращенного в материнскую утробу, не было для него унижения, а лишь продолжение абсурда.

Он думал, высчитывал, сверял. Среди множества недавних впечатлений, мелькания лиц, услышанных слов он старался уловить невидимый знак, неразличимый намек на присутствие огромного, тщательно засекреченного плана, в котором не только он, Белосельцев, но и хитроумный Каретный, и всесильный Хозяин, и снайпер Марк, и Руцкой, и множество других людей, игравших каждый свою партию, на самом деле были встроены в неведомую им комбинацию, сыгранную безымянным гроссмейстером. В итоге – огромный пожар, истерзанные тела, потные, с безумными глазами военные, узники в казематах, он, Белосельцев, закованный в кандалы, трясется в душном багажнике, а главный трофей, вожделенный чемоданчик, ускользнул от охотников, достался кому-то неведомому. И те, кто его домогался, остались в унизительном проигрыше.

Кто он, этот непревзойденный стратег, умудрившийся обыграть штабы и разведки, политиков и интеллектуалов, парапсихологов и магов? Кто этот гений, умудрившийся ускользнуть невидимкой из горящего Дома, пожертвовать им, Белосельцевым, и нанести непоправимый удар по врагу?

Это не мог быть Руцкой, пылкий, говорливый, поверхностный, подверженный маниям, не сумевший организовать оборону, допустивший бойню в Останкино, не ставший лидером армии, Руцкой, чья отвага и бесстрашие летчика не сделали его государственным деятелем, искушенным, просчитывающим варианты политиком.