Александр Проханов - Среди пуль

Еще одна короткая война была кончена. Он, Белосельцев, уцелел и на этой войне, чтобы испытать еще одно поражение.

Держа листок на весу, словно на нем был рассыпан невидимый бисер, Белосельцев двинулся в сумеречные коридоры, пахнущие гарью и сыростью, кислой медью и кровью, смрадом уборных и вонью истлевших одежд – запахами поражения. Нес перед собой хрупкий, с рассыпанным бисером листок.

Он передал приказ Руцкого о сдаче оружия казачьему наряду – парням в фуражках и косматых папахах, охранявших спуск к подъезду. Тут же, на носилках, перевязанный, с голым, часто вздымавшимся от дыхания животом лежал сотник Мороз. Лицо его было серым, нос заострился и посинел, борода и усы, еще недавно золотые и пышные, потускнели и полиняли, были похожи на ком рыжей пакли.

– Генерал, – сказал из носилок Мороз, глядя на Белосельцева блестящими глазами, утонувшими в костяных глазницах, – мой автомат у тебя!.. Верни!.. Пусть мои хлопцы меня пристрелят!.. Живым не отдавайте!.. Мучить будут!.. Как Тараса Бульбу сожгут!.. Пристрелите меня, Христом прошу!..

– Ладно, сотник, лежи, не греши!.. – перебил его казак в ободранной шинели, из-под которой сочно краснели лампасы. – Мы тебя вынесем, выходим!.. Еще погуляем с тобой!..

Белосельцев вышел на позицию, где на матрасах залегли автоматчики. На их рукавах краснели шевроны с бело-алой Звездой Богородицы. Вождь был среди них. Принял от Белосельцева лист с приказом. Внимательно прочитал, водя по странице глазами, и обратился к соратникам:

– Приказ подлежит исполнению. Сопротивление прекращаем. Но оружие не сдаем. Выносим на себе. Это не главный бой. Главный бой впереди, – он вернул Белосельцеву лист с приказом. Повернулся к здоровенному русобородому соратнику: – Подготовиться к отходу. Группу прорыва – к вентиляционному люку. Оружие складировать в схронах. Остальным вымыть руки, смыть смазку и пороховую гарь. Спороть шевроны. Выходим по одному. Сбор в лесу, сегодня в девятнадцать часов.

Он легко поднялся, бережно отер рукавом цевье автомата.

Белосельцев, собираясь покинуть позицию, двинулся по коридору, но его остановил Николай. Взволнованно задышал, шагая рядом:

– Я автомат не отдам!.. Буду здесь!.. До последнего патрона!.. Живым не дамся!.. Маме моей позвоните!.. Прощайте!.. Слава России!.. – Он кивнул. Не дожидаясь ответа, пошел, побежал вверх по ступенькам, где уже не было постов и защитников, а разгорался, сжирал этажи огромный, гудящий пожар.

Белосельцев не остановил его. Он нес листок, не понимая, какой его наделили ролью – благородного спасителя жизней или темного вестника поражения.

На посту, где у лифтов дежурили бойцы из «Союза офицеров», приказ Руцкого читали немолодые опрятные люди, вооруженные автоматами. Их было несколько, склонивших свои седоватые головы к листку бумаги. Первый, кто дочитал, круглоголовый крепыш, двинулся на Белосельцева, наставил на него автомат:

– Предатели!.. Опять, вашу мать, предали!.. Руцкой, вашу мать, предатель!.. Пулю в лоб, и на хуй предателя!.. Стояли и будем стоять!..

Его оттесняли от Белосельцева, пытались отобрать автомат. А он отбивался, плевался, хрипел:

– Пристрелить Руцкого, собаку!..

Белосельцев обходил посты, завалы из поломанной мебели, доты, построенные из перевернутых бронированных сейфов. Группа бритоголовых в кожаных куртках обороняла северное направление. Бритоголовые долго изучали приказ. Передавали друг другу листок. Всматривались в подпись. Вернули приказ Белосельцеву. Их командир с лицом боксера, в шрамах, рубцах и вмятинах, с золотой цепью на шее, поднял автомат за ствол и шмякнул прикладом об пол. Полетели щепки, винты. Он снова ударил, ломая оружие. Его товарищи вслед за ним ловко и быстро разбили свои автоматы. Кинули на пол избитое железо.

На нижнем посту скопились баррикадники, вооруженные железными прутьями и обрезками арматуры. Долговязый закопченный детина с кровавым бинтом на лбу прочитал приказ. Ухмыльнулся. Крутанул головой с запекшимися волосами.

– Ну вы, ребята, даете!..

Обнажил в смехе желтые прокуренные зубы.

– Ну вы молодцы, ничего не скажешь!..

Напряг длинную жилистую шею, на которой заиграла черная вена.

– Ну вы, парни, загнули, с вами не соскучишься!..

Он охлопывал себя по бокам костлявыми руками, словно искал в карманах сигареты. Сделал ногами коленце, зашлепав по полу большущими, полуразвалившимися башмаками.

– Ну вы, ребята, вообще!..

Он плясал, топал башмаками, приседал, растопыривал руки, бил себя по подметкам, по ягодицам, крутил во все стороны забинтованной головой, хохотал. Его смех переходил в рыдания. Товарищи стали обнимать его. Они охватывали худое, дрожащее тело. Отирали темные, бегущие по щетине слезы. А он все дергался, смеялся, пытался танцевать, приговаривая: