Александр Проханов - Выбор оружия

– Други мои!.. – Кадашкин забыл свой аристократический английский язык, утратил сдержанность военного советника, превратился в русского загулявшего мужика. – Други мои!.. А ведь я стреляю лучше вас!.. Армия стреляет лучше разведки!.. Прапорщик! – заорал он в открытую дверь, вызывая из темноты прапорщика, появившегося мгновенно, как в сказке. – Неси автомат!..

Они расставили у кирпичной стены пустые бутылки. Прапорщик умело направил на мерцающие мишени лампу. Все трое по очереди пускали очереди из короткоствольного чешского автомата, разбивая в прах бутылки, дырявя кирпичи, оглашая ночь тресками.

Вернулись в баню. Сидели, отдыхая. Пили пиво. Белосельцев поднялся, вышел на воздух. Было темно. У кирпичной стены слабо мерцали осколки разбитых бутылок. В резиновом бассейне льдисто чернела вода. В небесах было звездно. Звезды недвижно сверкали, складываясь в узоры. Белосельцев стоял, запрокинув лицо, взирая на звезды. Старался уловить их дыхание, почувствовать безмерную живую глубину, в которую всякий раз стремилась душа, спасалась от бренного бытия, расцветала среди разноцветного одухотворенного мироздания. Но небо было плоским. Звезды были нарисованы на нем, как на черной фанере. И эта плоскость не пускала в себя, отторгала.

Белосельцев испугался. Небо не пускало его в себя. Закрыло перед ним свои огромные мерцающие врата. Он попытался позвать, молитвенно обратиться к невидимому стражу, охранявшему небесный вход. Напоминал о себе, стоящем на дворе гарнизонной бани. Это он, Белосельцев, стоит нагой и босой перед вратами и просит впустить. Всегда, с юности, взирая на звезды, он испытывал счастье. Уносился на ангельских крыльях в их алмазное разноцветное множество, среди которого Кто-то Огромный, Любящий, единственно существующий в мире знал о нем. Следил, любил, взращивал год от года, радуясь его прозрениям и совершенствованиям, обещая принять у себя в небесном саду, быть может, еще при жизни, поднять на огромных белоснежных ладонях на небо. А если нет, то после кончины, по завершении бренного земного пути, Он сулил бессмертие среди божественных звезд.

Этот неведомый, живущий в звездах Творец иногда сердился на него за грехи и проступки, за бессмысленно проведенные дни, за похоть, страсти, ослепляющую гордыню. Возмущался его падениями, насылал напасти, грозил из звезд перстом, делал из небес упреждающие грозные знаки. Но постоянно был с ним, над ним, присутствовал в его судьбе, как карающая или милосердная сила. Был неисчерпаемой бесконечностью, восполняющей краткость и быстротечность бытия.

Белосельцев стоял в темноте, чувствуя ночное дуновение ветра, и молил, чтобы небо его услыхало. Чтобы заснувший страж открыл врата, и в них драгоценно задышал, засветился многоцветными плодами небесный сад, и он вновь на ангельских крыльях вознесся в одухотворенную бесконечность, увидел устремленные на него очи Творца.

Но отклика не было. Небо оставалось закрытым. Звезды плоско, сухо мерцали, как дырочки, просверленные в потолке. Творца не было. Он, Белосельцев, был неинтересен Творцу. Творец больше не замечал его, не интересовался им, не радовался его появлению в мире, ничего не ждал от него. Не одаривал своей любовью за свершения и подвиги. Не карал своим гневом за проступки и содеянное зло. Был равнодушен к Белосельцеву, как к тесному бессмысленному тупику, в который по ошибке заглянула жизнь. Погаснет в нем, как тусклая искра. Рассыплется горсткой бесцветной пыли, щепоткой неодушевленных молекул, которые, быть может, пойдут на строительство другой плоти – паука, лягушки или безымянной плесени.

Было тускло, пусто. Небо было необитаемо. Земля остывала, и повсюду, среди погубленных лесов и истоптанных лугов, на изрытых снарядами континентах, ржавели сгоревшие боевые машины, торчали хвосты подбитых самолетов, горбились в мутных реках дуги опавших мостов. И не было слов для молитвы. Не было слез для плача.

Утром в кафе они сидели с Маквилленом за чашкой кофе, оба любезные, веселые, оказывая друг другу услуги. Передавали сахарницу, подливали сливки, подвигали плетеную хлебницу с теплыми сдобными булочками. Оба в чистых рубахах, легких светлых костюмах, под тенистым деревом, сквозь которое на скатерть падали солнечные, золотисто-зеленоватые пятна.

– Так складываются обстоятельства, дорогой Виктор, что я вынужден срочно улететь в Мозамбик. Через два часа я отбываю в Луанду, а оттуда рейсом в Мапуту. Жаль, что прерывается наша с тобой охота и мы не побываем в национальном парке Бикуар. – Маквиллен был спокоен, доброжелателен, искренне сожалел, что прерывается их совместное увлекательное путешествие. Ничто не выдавало в нем проигравшего, по чьей вине была разгромлена военная экспедиция «Буффало» и на желтой дороге остывали короба сгоревших машин и лесные звери выбегали из горных расселин, обгладывали кости убитых солдат. Белосельцев пытался уловить в прозрачных глазах разведчика хотя бы малую тень тревоги, но красивое лицо Маквиллена было неомраченным и ясным.