Саша Резина: Невыдуманная и плохая

В Машкиных глазах горели слезы — последние живые огни этого мертвого дома, она рассказывала мне всё и ничего. То, что всегда говорят на пьянках по поводу прощания, то, что всегда говорят на пьянках вообще:

— Оранжевым человечком проникнуть в черно-белый фильм, и желать остаться не замеченным, не глупо ли, а?

…Оранжевым человечком проникнуть в черно-белый фильм, и желать остаться не замеченным, не глупо ли, а?

Я открыла окно, и старая рама гулко заворчала, как вдавленная кнопка, включающая магнитофон — шум листвы. Я закурила. Рядом, на столе стояла початая бутылка кагора, из которого я глотала между затяжками. Мысли приятно путались из-за лёгкого хмеля. Еще недавно я собиралась честно сгнить в этой коммуналке, а теперь и новая квартира, и реальная возможность уехать навсегда. Я стояла у окна и думала, какое решение я должна принять, потому что какое — хочу — я знала с самого начала…

Еврейская эмиграция, Германия, иллюзия спокойствия, Европа, да пошли вы все со своей «родиной» Что это такая за тётя, Родина? Ну уж точно не озера с полями в придачу. Их нельзя любить. Любить можно людей. А кого? Мне даже некому сказать это долбанное «прощай», слышишь, Галка, кроме тебя одной больше некому! Весь мир развалился, Бог обещал мне посильный крест, а тот упал на меня сверху, и раздавил нахуй.

*Машку несет, это ее нормальная реакция на алкоголь, я уже привыкла. Однако, я отчетливо вижу, как она стоит у распахнутого окна и обсуждает свое будущее с двумя оставшимися друзьями — сигаретой и вином. Сейчас Машка сходит на крик:

— Я скоро умру! Скоро! Скоро!

Я не обращаю внимания. Я знаю, что вместо того чтобы умереть, она протрезвеет, уедет в Германию, найдет себе немца и продолжит строчить статьи на русском. Она плачет, перескакивает с темы на тему, но я ее не перебиваю и не утешаю*

…Мир предателей, Галка. Бабка моя… Сначала насрала мне в душу, а потом и вовсе померла. Исаака упустила, отца моего, Сашку, а какой мальчишка был! Ничего не осталось от него, кроме койки в психушке, но и с нее он соскочил — во что-то еще более пошлое… Меня держала при себе прислугой, старая дрянь, а случилась беда, разменяла как пятак: «Твой ребенок, сама разбирайся», а было мне тогда восемнадцать всего, сама дура, понятное дело… И этот монстрик не выдержал и сбежал обратно на Небо, я тебе рассказывала, сложный был выкидыш, на позднем сроке… Мы отделились с ним друг от друга, и я носила под сердцем чужого, не родного, я бы, наверное, его в роддоме оставила, для меня он был его (его!), а не моим ребенком. Зачем я обо всем об этом думаю? Зачем? Проклятый коньяк… Они говорят «родина», как будто наконец-то придумали, зачем умирать на войне и терпеть этот «мир», эту разруху… А «рыба ищет где глубже, а человек, где лучше». Говорят, там даже бухло так по мозгам не бьет, как здесь, одна знакомая приезжала на месяц оттуда, клялась, что тут пахнет безысходностью, прикинь? Забавно… Хочу туда, где цивилизация, больше то есть цивилизации, системы хочу, понимаешь ли, а не авося их тупого… Никого я, кроме тебя, Галь, я не вынесла из этих лет, телефон, сама знаешь, вырвала с корнем из розетки, пусть не звонят, когда я из звала, просила, где они были? Где, где? Друзья, родственники, блядь. Вот тебе и отечество… Мне бы и без тебя совсем проще было бы, совсем, совсем отрезать, но хоть будет кому квартиру оставить…Но и ты, и ты, на самом деле не нужна мне, никто не нужен!..

Все мы были неравнодушны к алкоголю. И дело было вовсе не в доступности алкогольной продукции, как уверяли масштабные телепередачи о вреде спиртного. Просто наши учителя нас постоянно обманывали, когда обещали перестроить страну, а вместо этого меняли лейблы и фамилии царственных особ. Когда школы, магазины, поликлиники и другие иже с ними не хотели отказаться от уравниловки, и мертвой хваткой цеплялись за бюрократию и хамство. Они — наши педагоги, наши политики, наши учебники и рекламные щиты — все они колоссально облажались перед нами. Они врали. И мы отвечали им тем же. Мы отгрызали от жизни не гранитные куски знаний, а пивные крышки из-под «Балтики», наши легкие были искурены и зажеваны жвачкой, зубы — поломаны и зашлёпаны пломбами. И ничего более не оставалось нам, как только лечебной зеленкой водочно-пивного змия смазывать там, где об асфальт была содрана кожа души. И только в оазисах наших личных счастий, которые блестели реальными миражами посреди пустыни из оберток, могли мы спрятаться и укрыться от зловонных бурь за окном. Я больше не ожидаю с нетерпением дракона — в башне своей пустоты, а сижу с принцем в квартире. Спасибо тебе.