Мортен Браск - Девочка и мальчик

Я обедаю на скорую руку. В холодильнике не горит лампочка, но хлеб не зачерствел, равно как не испортились сыр, колбаса и помидоры, которые я тонко нарезаю и посыпаю перцем и морской солью. Хочу вскипятить воду и заварить чай, но чайник не включается. Пробую остальные электроприборы, свет в панели с вытяжкой и лампу над столом. Света нет. Выхожу в прихожую проверить пробки. Их выбило. Видимо, это произошло в какой-то момент после того, как мы уехали в Видовре. Я возвращаю предохранители на место, но это не помогает. Больше я ничего не предпринимаю. Мне лучше немедленно вернуться в больницу. Я достаю несколько крекеров, орехи, сухофрукты и убираю все это в сумку. Кладу туда же что-то из одежды, туалетные принадлежности, пару книг.

Я уже готов выйти из квартиры, когда замечаю телефон на письменном столе. Я забыл его взять вчера вечером. На нем два голосовых сообщения, одно из них от мамы.

Наши родители. Они же не знают, что произошло. Я не могу не позвонить им. Я бы мог, конечно, сообщить обо всем завтра, когда мы уже будем дома, но лучше сказать им сразу. Ставлю сумку на пол и набираю номер родителей.

Долго никто не берет трубку. Между гудками в трубке слышится какой-то электронный шелест. Их, наверное, нет дома. Сегодня суббота, а по субботам они часто ездят на блошиный рынок в Хольте. Я жду еще три гудка. Когда я уже готов нажать кнопку «отбой», раздается голос.

– Да.

Голос моего отца. Все мое детство умещается в этом голосе, в той надежности, которая в нем слышна. Его слышно так отчетливо, словно он стоит рядом со мной.

– Это я.

– Молодец, что позвонил, – говорит он. – Как там наш живот?

Он задает этот вопрос каждый раз, когда мы созваниваемся. У нас образовалось в эти месяцы беременности что-то вроде традиции. Я пытаюсь говорить непринужденнее, как-то смягчить сказанное.

– Майя…

Больше у меня не получается выговорить ни слова.

– Что? – спрашивает отец.

Он ждет. Я открываю рот, но не могу ничего сказать. Он произносит мое имя.

– Что-то случилось? – спрашивает он.

Я смотрю из окна на площадь напротив ресторана, и мне вспоминается лесная тропинка, тропинка в сосновом бору в Ютландии, случай, произошедший когда-то в незапамятные времена.

Стояло лето. Я был восьмилетним мальчиком, довольно рослым для своего возраста, этаким жердяем, нескладным и жилистым. Ходил, не вынимая рук из карманов, за поясом у меня болтался ножичек, подаренный отцом за пару лет до этого. Отцу его подарил его дедушка, когда папа был маленький. На ножны он прикрепил кусок овечьей шкуры, так что нож стал похож на индейский кинжал. Шкура неплохо сохранилась, хотя и вытерлась в тех местах, где нож ударялся при ходьбе о ногу.

Он шел рядом со мной, мой папа, рассказывал мне что-то, что не сохранилось в памяти, зато я помню, как пахли тем ранним летом смола и ели, помню запах табака в его трубке. И собаку помню. Она стояла на тропинке метрах в пятидесяти от нас. Я не заметил, откуда она появилась, просто вдруг откуда-то возникла, овчарка без хозяина. Когда я увидел ее, во мне все сжалось в комок. Я боялся собак, их клыков, стремительности, рычания и жадного дыхания, меня пугала их непредсказуемость. Отец выглядел спокойным, но остановился и преградил мне путь рукой. Мы пытались отыскать взглядом хозяина овчарки, надеясь, что вот-вот кто-то появится, но никого не было видно.

– Стоим и не шевелимся, посмотрим, что она будет делать, – сказал папа.

Мы стояли не шелохнувшись и смотрели на пса. Ждали. Собака не двигалась, но не сводила с нас глаз, уши она подняла, а хвост опустила к земле. Я знал, что собаки, не помахивающие хвостом, опасны.

– Зайди мне за спину, – сказал отец. – Не делай резких движений и старайся не смотреть ей в глаза.

Я сделал, как он велел.

– Она поймет, что у нас нет плохих намерений, и потеряет к нам интерес.

Мы не трогались с места. Пес тоже. Но что-то вдруг заставило его вздернуть черные брыли и оскалить зубы.

– Отходим, – сказал отец.

Мы начали пятиться. Медленно, похрустывая гравием, метр за метром. Я не смотрел на собаку, я видел только спину отца. До меня донесся ее лай, низкое и отрывистое взлаивание, еще раз, потом еще, эхо от деревьев. Мы продолжали отступать. Отойдя так от собаки еще метров на десять, мы услышали окрик откуда-то из леса. Овчарка повернула уши в ту сторону, откуда звал хозяин. Снова посмотрела в нашу сторону, опустила голову. И вдруг с лаем понеслась на нас. Из леса снова раздался окрик, и на тропинку вышел мужчина, но пес продолжал лететь в нашу сторону, и я увидел, что отец уже вытащил из-за ремня финский охотничий нож. Я понял, что он убьет пса. Когда собака набросится, он всадит в нее нож. Может, она успеет его укусить, но я был абсолютно уверен, что отец убьет ее прежде, чем она доберется до меня. Эта мысль изменила все. Я почувствовал себя в полной безопасности. Я больше не боялся собаку, знал, что отец тут и он сделает все, чтобы со мной ничего не случилось.