Нина Георге - Музыка лунного света

Он заговорил, открывая сначала кругленькую, гладкую устрицу, а потом удлиненную, с шершавой грубой раковиной. Устрицы распались у него в руках с хрустом, точно сломалась маленькая древесная веточка.

«Ален» протянул Марианне круглую плоскую устрицу:

— Calibre numéro un, madame! [23] Высшее качество, мадам! (фр.)

Дрожащей рукой она приняла устрицу. Заглянула в створки раковины. Снова посмотрела на молодого человека. Он был привлекателен, но совершенно лишен самодовольства. В его темно-голубых глазах угадывались нежность и тоска, во взгляде читалось одиночество ни с кем не разделенных ночей.

«Я боюсь».

Она еще никогда не пробовала устриц. Снова встретившись глазами с «Аленом Делоном», она заметила на его чувственных губах улыбку. Он кивнул, словно ободряя ее.

Марианна проглотила устрицу, повторив его движения: поднесла ко рту, откинула голову, втянула в себя содержимое створки.

Она ощутила едва различимый запах морской воды, вкус ореха, вкус моллюска, а потом ее обонянием завладел насыщенный аромат, который для нее всегда ассоциировался с морем. Пена, волны, прибой, медузы, соль, кораллы, резвящиеся рыбы. Необозримый простор и бесконечность.

— Море, — печально промолвила она. Море можно было попробовать на вкус!

— Ya. Ar Mor [24] Да. Море (брет.) . , — сказал он с гортанным смехом, соскреб устричным ножом остаток светлой мускульной ткани и снова протянул ей устрицу.

«Ар Мор». «Каждая устрица — как море, — думал „Ален Делон“, — то море, что всякий носит в сердце, широко раскинувшееся и свободное, необузданное или тихое, нежно-голубое или черное. Устрица — это не только деликатес. Устрица — это ключ к мечте о море, которая втайне владеет каждым. Те, кто не хочет броситься в объятия моря, кто боится его безбрежного горизонта и его глубин, его страстности, его непредсказуемости, никогда не полюбят устриц. Они будут вызывать у таких людей отвращение. Точно так же, как вызывает у них отвращение страсть и жизнь, смерть, и все, что олицетворяет море».

— Merci [25] Спасибо (фр.) . , — сказала Марианна.

Когда она передавала ему устричную раковину, их пальцы соприкоснулись.

«Ты мог бы быть моим сыном, — внезапно подумала Марианна. — Как жаль, что у меня нет такого сына, как ты. Я бы танцевала с тобой под оперные арии. Я бы дарила тебе любовь, чтобы и ты научился любить».

Сидя с тарелкой устриц и большим бокалом мюскаде под кроной буков над заливом, созерцая море, одновременно далекое и близкое, Марианна ела одну устрицу за другой, запивала их белым сухим вином и думала о смерти.

Неужели смерть не абсолютна, ею не все кончается, как говорила Клара? Неужели она похожа на посюсторонний мир, только с феями и демонами?

На столик Марианны спорхнул воробей и принялся клевать ее масло.

Чем ближе автобус подъезжал к Понт-Авену, тем больше Марианне хотелось, чтобы они ехали помедленнее. Она боялась, что выйдет у ближайшей телефонной будки, позвонит Лотару и станет умолять забрать ее домой.

Когда автобус остановился у кондитерской фабрики, Марианна незаметно ускользнула. Она прошла насквозь весь Понт-Авен, не ощущая его очарования: обычная живописная деревушка, с галереями, с блинными и домами, судя по виду, построенными еще в XVIII веке. Здесь фоном настоящему служило прошлое. Марианна брела вдоль извилистого русла реки, пока не миновала отель «Мимоза» и не оказалась в лесу этого городка художников. Судя по маленькой табличке, до Кердрюка оставалось еще шесть километров триста метров, если следовать туристическим маршрутом GR-34. Значит, всего шесть километров. Примерно двенадцать тысяч шагов. Пустяки.

В Целле Марианна много ходила пешком. Она казалась самой себе эдаким воробьем, который неустанно вылетает из гнезда то за зернышком, то за травинкой. Лотар никогда не давал ей машину. «У тебя слишком мало опыта, — лаконично пояснял он, — ты и места на парковке не найдешь». Он сам не ходил по магазинам, он точно заблудится между полками, думала она, полководец затеряется среди консервных банок, тампонов и коробок чая в пакетиках.

Она снова инстинктивно прижала руку ко рту. Ну почему в голову ей лезет такая гадость.

В воздухе пахло илом и разогретой лесной землей. К этому запаху иногда примешивался тонкий аромат грибов. Вдруг она успеет к морю до заката и заснет в нем вместе с солнцем?

Кроме жужжания насекомых, попискивания зяблика, негромкого хруста веток у нее под ногой да убаюкивающего шелеста листвы, ничто не нарушало тишину. Ничто. Ничто, кроме звука ее шагов, не выдавало человеческого присутствия на извилистой лесной тропе вдоль реки Авен, сузившейся теперь примерно до метра и напоминавшей бесконечный коридор, ведущий в незнакомую комнату.