Андрей Степанов - Бес искусства. Невероятная история одного арт-проекта

– Да что ты говоришь? И какие же?

– А вот смотрите. Во-первых, я полностью осознаю все безобразие своей жизни в целом и каждого поступка в отдельности.

– И с чего ты взял, что это преимущество? – пожал плечами Кондрат. – Это минус, по-моему, в плане конкуренции.

– Не скажите, Кондрат Евсеич. Чем лучше человек сам себя познал, тем циничней он действует.

– Ну допустим. А второе какое?

– А второе и главное – воровать не буду. Мне ведь деньги вообще ни к чему. Сирота я. Ни семьи, ни детей, ни родных, ни друзей. Плюс окончательная половая дисфункция. Точней, не плюс, а минус. В общем, мне только одно от человечества нужно: пожить за его счет. И то исключительно из принципа, скромно и культурно.

– Культурно, говоришь… Слушай! – осенило вдруг Синькина. – А может, тебя в министры выдвинуть? В смысле, в министры культуры Прыжовского края? Место уже два месяца вакантно. А если губер на него серьезного человека посадит, делового, активного, да еще и с идеями, мне это надо?

– Не надо, совсем не надо! – радостно подхватил Господин. – Вам надо бездельника и паразита, и чтобы каждое ваше словечко на лету ловил. Послушайте, лучше меня никого не найдете, клянусь! Я же вообще пальцем не пошевельну! У меня концепция отказа от труда. Я только кушать могу, да и то исключительно за чужой счет.

И, словно желая доказать правдивость своих слов, Господин взял вилку, подобрал на нее кусок омлета и отправил в рот.

– Кушай на здоровье, – кивнул Синькин. – Можешь и водочки выпить. А скажи-ка мне, Гаргантюа: как у тебя с дискурсивностью? Ну, речи толкать ты умеешь?

– Господи! Да как не уметь-то! – чуть не подавился кандидат в министры. – Это же хлеб мой насущный! Да если меня покормить как следует, то я целый день могу говорить без малейшей запинки, как писатель Михаил Шпуллер!

– Хм… А ну-ка попробуем! Испытаем. Представь, что ты открываешь выставку и произносишь речь.

– Уже представил. А как выставка называется?

– Ну, допустим, «Русское медвежье».

– Ага-ага, понятно… понятно… Сейчас.

Господин снова отложил вилку, сосредоточился, нахмурил лоб, а потом улыбнулся и заговорил гладко и плавно:

– Дорогие друзья! Коллеги! Сограждане! Широка наша матушка Россия. Много в ней лесов, полей и рек, много международно признанных символов: тут и крепкий мороз, и жгучая водка, и тающая во рту икра, и задорная «Калинка», и безотказный автомат Калашникова. Но именно медведь стал самым понятным и востребованным символом России в мире. Всех людей доброй воли привлекают такие его качества, как сила, широта натуры, бесстрашие, всеядность, преданность родному лесу, неуязвимость для когтей и клыков врага, а также присущие медвежьей душе загадочность и непредсказуемость.

Тут Господин сделал интригующую паузу, переменил открытое выражение лица на суровое и продолжил:

– Медведь незлобив и легко поддается дрессировке, но, если его обидеть, он мстит немедленно и жестоко. Этот веселый сладкоежка может безмятежно проспать полгода в своей берлоге, но горе тому, кто разбудит его понапрасну. Его называют неуклюжим, но еще никто из тех, кто считает себя уклюжим, не захотел побегать с ним наперегонки. Долгие годы все только посмеивались над нашим мишкой, а он рос, крепчал, мужал и вдруг – раз! – обернулся эмблемой новой России. Однако пока не все соотечественники готовы его принять и полюбить.

Оратор снова переменил выражение лица – теперь на торжественное – и закончил с большим подъемом:

– И вот сегодня мы делаем первый шаг к тому, чтобы наш народ подружился со своим медведем!

Господин умолк и испуганно-нахально, будто убоявшись собственного красноречия, посмотрел на потенциального работодателя.

Кондрат встал и протянул ему руку:

– С назначением вас, господин министр!

Он увидел себя стоящим перед входом в ад современного искусства.

Точнее сказать, он увидел себя у края пропасти, над гигантской воронкой, дальний край которой терялся в тумане. Все вокруг напоминало Данте: скалы, дымки ядовитых испарений, хмурое, словно отвернувшееся от грешников небо, холод и приглушенный гул, сквозь который иногда пробивались стоны и взрывы хохота. Пахло дымом, серой и почему-то масляной краской.

Ад был точно таким, каким полагалось быть аду, но что-то в нем казалось ненастоящим.

Что именно было не так, Беда сумел разглядеть, только когда налетел порыв ветра, слизнувший верхние слои тумана. Осторожно, пригнувшись и держась за камни, он подкрался к краю уступа, лег на живот и заглянул в бездну. Вот те на! Оказалось, что воронка вовсе не состояла из концентрических колец, как утверждал автор «Божественной комедии». Вместо них по стенам гигантской ямы закручивался спиральный спуск, отгороженный от пропасти ярко-белой лентой перил. Круги ада плавно перетекали один в другой, и Беда подумал, что их едва ли возможно пронумеровать, хотя одни шли явно выше, а другие – ниже. В целом картина была очень знакомой. Много раз он видел эти перила, много раз спускался по этому бесконечному пандусу. Но где это происходило, во сне или наяву? Да и не спит ли он сейчас?