Андрей Степанов - Бес искусства. Невероятная история одного арт-проекта

– Был, был. Еще какой! Жирный, здоровый, как венский шницель.

– И что же его не выгнали?

– Да кто ж его выгонит? Он для того и анализ свой придумал, чтобы никто на его беса не позарился. Хитрющий был старик.

Силыч отступил на шаг от холста и, прищурив глаз, оглядел подмалевок.

– Вроде ничего получается, – заключил он. – Вот мы с тобой уже и по душам маленько поговорили, а ты даже не заметил. Теперь вторую ступень отделить надо. Прогуляемся-ка мы по твоим воспоминаниям. Значит, слушай меня, друг, внимательно. Сейчас ты вспомнишь что-нибудь светлое, к искусству относящееся. Пока без критики, просто вспоминай – и все. А я тебе помогать буду по мере сил и словом, и кисточкой. Ну, с богом! Сосредоточились, начали!

Беда попробовал вызвать в памяти что-нибудь важное, но, как всегда, без творческого позыва у него ничего не получилось.

– С чего начать-то? – спросил он у аналитика.

– Ну, скажем, вспомни, как ты вообще к искусству приобщился.

– Ну… Я рисовать всегда любил. Учился на оформителя, хотя мне больше пейзажи нравились. С самого детства.

– Вот-вот, с детства и начни. Чем я не Зигмунд?

Беда закрыл глаза, прислушался к себе – и вспомнил.

Картина называлась «Вид в окрестностях Брюгге». На ее репродукцию девятилетний Боря наткнулся во «Всеобщей истории искусств», стоявшей на самой нижней полке книжного шкафа в старой квартире. Однажды осенью он заболел и не пошел в школу. Делать ничего не хотелось, по телевизору шла передача «Сельский час». Мухин перетащил тяжеленный том на диван и принялся листать бесконечные картинки. Черно-белые, плохо пропечатанные иллюстрации перемежались редкими цветными вклейками.

Когда открылся «Вид», весь окружающий мир вдруг разом перестал существовать. Точнее сказать, пропал не мир, а исчез, растворившись в полотне, он сам, Боря Мухин.

Он был уже не мальчик Боря, а художник в широкополой шляпе, который в сопровождении нагруженного кистями, красками и провизией слуги поднимался на небольшой плоский холм. Взойдя на самый верх, он установил мольберт и осмотрел раскрывшийся перед ним вид. Солнце отвесно спускалось на безбрежную, без единого бугорка равнину, тянувшуюся до самого горизонта. На ней, словно на карте, лежал город: несколько башен, колокольня, канал, остроконечные крыши – и все это служило как бы подставкой для залитого нежнейшим пурпурным закатом и украшенного парой пухлых сливочных облачков неба. Вдали, за городом, чуть виднелись крыши и пруды скрытых за деревьями ферм. Тонкие струйки голубоватого дыма расстилались по воздуху. Ветряные мельницы с тихим скрипом проворачивали свои лопасти, и во всем мире стояла тишина, та тишина семнадцатого века, которой теперь уже нет и никогда больше не будет. А на переднем плане, у заросшего травой вала крепости, паслись коровы – кряжистые, неспешные, совершенно никого не боящиеся.

И снова, как в детстве, его охватило желание написать пейзаж.

– Силыч, а дай порисовать!

– Ага, – обрадовался Силыч. – Значит, действует транспортный разговор!

– Почему транспортный?

– А разве ты в транс не вошел? Ну ничего, погоди, сейчас войдешь окончательно. Рисовать же тебе рано. Это еще не лечение, а так, закуска. Будем считать, что светлое ты уже вспомнил. Теперь, стало быть, наступает третий, самый важный этап. Соберись-ка с духом, Боренька. Сейчас по мукам пойдешь. Очиститься тебе надо. Так как ты, говоришь, актуальную дверцу-то открыл? Ну-ка припомни!

Беда зажмурился – и вдруг оказался в деревенском дощатом сортире во время летней студенческой практики. Он хотел сказать об этом Силычу, но не смог пошевелить губами. Гудящее изумрудное облако окутало его со всех сторон. Беда вытянул руку, и на ладонь ему села муха. Он поднес ее к лицу, заглянул в ее фасеточные глаза, и ему вдруг стало страшно – так страшно, как не бывало никогда в жизни.

Он увидел себя стоящим перед входом в ад современного искусства.

После утреннего кофе Тимоша доложил:

– Кондрат Евсеич, вас тут с вечера один тип домогается. Настырный – сил нет.

– С вечера, говоришь? – почесал затылок арт-директор.

Вчерашний день он провел бурно и помнил не все.

– Так точно. С семи часов.

– А что за тип-то?

– Не представился. Доложи, говорит, что пришел старый друг по секретному делу.

– Ишь ты!.. А с виду как?

– С виду вип, – со всей серьезностью ответил Тимоша. – Бородка, костюм дорогой, голосом модулирует. Но не вип, это точно: на такси приехал, с чемоданом. Хотел я его выставить, а потом думаю – пусть подождет. А ну как и правда старый друг? Он у охранника в будке ночевал, под присмотром.