Самид Агаев - Седьмой Совершенный

— Я ему говорил, что это кошерная пища, но это бесполезно.

Анна, радостно улыбаясь, подсела к нему и погладила по плечу. Ахмад Башир благодарно дотронулся до ее пальцев. Кончив, есть, он отложил миску, вытер рот и основательно приложился к бутыли с вином.

После этого он сказал Анне:

— Слушай, ты ведь вдова теперь, выходи за меня замуж.

— Опоздал, — засмеялась Анна, — мне уже сделали предложение.

— Кто? — удивился Ахмад Башир, — Имран?

— Нет, его жена.

Ахмад Башир крякнул с досады:

— Вот не могу понять, что вы в нем такого нашли, ведь человек совершенно никчемный. Сколько мы с ним знакомы, он все время сидит в тюрьме, а я его вытаскиваю из нее. Стоит мне потерять его ненадолго из виду, как он опять в кандалах, а я ломай голову, как его освободить. У этого человека, просто какая-то тяга к неволе.

— Где Фарида? — спросила Анна у отца.

— Спит, — ответил Ибн Лайс, — весь день спит.

Словно опровергая его слова, в дверях появилась Фарида. Она села рядом с Анной и сказала:

— Мне снились дети, они играли, но невесело, наверное, скучают по мне.

— Обычно бывает наоборот, если во сне плохо, то будет хорошо, — заметил Ахмад Башир.

Фарида задумчиво выслушала слова, затем недоуменно взглянула на говорившего и в следующий момент, вскочив с места, вцепилась ему в руку.

Именно в этом месте у Ахмад Башира была едва зажившая рана. Взвыв от боли, он вскочил и опрокинул миску и бутыль на колени. Едва удержавшись от бранного слова, Ахмад Башир укоризненно произнес только одно.

— Женщина!

— Прости, — торопливо сказала Фарида, — тебя отпустили, а где Имран?

Ахмад Башир сокрушенно оглядел залитое вином платье и сказал:

— Он отказался выйти из тюрьмы.

— Что-то мне напоминает эта ситуация, а вот, что именно, вспомнить не могу. Память стала совсем дырявая.

Назар издал короткий смешок, и словно подражая узнику, сел также, что вызвало улыбку Имрана. Назар появился в тюремной камере несколько минут назад и все это время молчал.

— Я должен поблагодарить тебя за оказанную услугу, — сказал Имран.

Но Назар вытянул вперед обе руки с раскрытыми ладонями, словно защищаясь от напраслины.

— Ничего не знаю, и знать не хочу.

Но после этого он приложил палец ко рту и сделал большие глаза.

Имран кашлянул и виновато произнес:

— Действительно, кажется, я тебя спутал, или с головой у меня что-то.

— Думаю, что и то, и другое, — предположил Назар и воскликнул, вспомнил, Сократ, как же я мог забыть. Хотя, это было так давно.

— Сократ, кто это? — спросил Имран.

— Один грек, философ, тоже был приговорен к смертной казни и отказался от побега, сочтя для себя смерть наиболее приемлемым выходом в той ситуации.

— Вот как, — с интересом сказал Имран, — а чем он это объяснил.

— Я не помню его доводов, как несущественные, хотя тогда, я помню, они мне были интересны.

— А за что его приговорили к смерти?

— Один из пунктов обвинения гласил, что он не признает существующих богов и вводит новых.

— Богов?

— Да, это было очень смешно, но они были язычниками. Афинский мудрец был первым, кто приблизился к пониманию Единого. Его поручили моим заботам, но он проявил редкое упорство и, несмотря на все мои старания, выпил свою чашу с ядом. Я уже не говорю о том, как он подставил беднягу Асклепия.

— Кто это, — спросил Имран.

— Сейчас уже никто, а был некий торговец кожей. Сократ, умирая, сказал дословно следующее: «Критон, я задолжал петуха Асклепию, так отдайте же, не забудьте». Наутро к торговцу, жившему по соседству с Сократом, явился раб с петухом в руках. Асклепий удивился, но петуха взял, ибо был охоч до дармовшины. Это его и погубило. Кто-то донес властям, и Асклепия взяли под стражу. Как бедняга не отпирался на допросе, его обвинили в сообщничестве, и казнили.

Помолчав, Назар пояснил:

— Сократ имел в виду другого Асклепия, так называемого греческого бога врачевания. В той фразе было известное мужество и пренебрежение к смерти. Умирающий человек просил друзей принести за него петуха в жертву богу жизни и здоровья. Это была шутка мудреца, которую не поняли убитые горем друзья.

— Афинский мудрец, — заворожено повторил Имран.

— Да, так его называли, хотя между нами говоря, он был редким занудой. Он числил себя противником софистов, хотя сам часто пользовался их приемами и достиг в этом совершенства. Аристофан даже вывел его в своей комедии. Его промежуточные положения, находящиеся между посылкой и выводом могли свести меня с ума. И я думаю, что часто многие признавали его правоту, и соглашались с ним только потому, что не могли удержать в голове бесконечную цепь его противоречивых силлогизмов.