Самид Агаев - Седьмой Совершенный

— Ты уверен, — недоверчиво спросил Имран.

— В чем?

— В том, что он бросил в нее камень?

Петр задумался.

— Так, — сказал он, — начнем с самого начала.

— Я думаю, что надо еще выпить, — сказал Имран, — тут без выпивки не обойдешься. У меня, между прочим, с памятью тоже что-то происходит.

Но хозяин неожиданно замялся и даже убрал за спину бутыль. Имран удивленно посмотрел на него.

— Я наливаю всего три раза, — пояснил Петр ключник.

— А я сколько раз выпил?

— Два.

— Ну, так наливай последнюю.

— То-то и оно, что она будет последней, — сказал Петр.

Могильным холодом повеяло на Имрана от этих слов, тем не менее, он сказал:

— Лей не жалей.

— На твой счет не было такого распоряжения, — туманно пояснил хозяин, и тут же добавил.

— Кажется, они пришли. Так и есть, ступай.

— Куда ступай, — слабо удивился Имран, но поднялся и вышел из дома. Под виноградным навесом сидели двое мужчин. Имран приблизился к ним настолько, что смог их разглядеть, но дальше, сколько ни пытался, не мог сделать ни шага. Они сидели боком к Имрану: оба были примерно одного роста; один, лет тридцати пяти, худой, изможденного вида с длинными волосами и редкой бородой, в выцветшей хламиде. Второй был постарше, лет шестидесяти, плотного телосложения, с густой бородой и с длинными изрядно поседевшими волосами на голове. Одежда на нем выглядела добротной — полотняная рубаха, шаровары и такой же пояс, на нем была еще чалма, заколотая, каким-то синим камнем, наподобие того, что носил на пальце Ахмад Башир. На столе перед ними стояла глиняная бутыль, лежал хлеб, зажаренная рыба, это был видимо тот самый «усач», которым рыбак обещал его угостить, расхваливая стряпчие достоинства своей некрасивой жены, и которого рыбак придержал для более важных гостей, связка лука и кочан салата. Но обиды Имран почему-то не чувствовал. Он напрягал слух, чтобы услышать хоть одно слово из плавно текущей беседы этих двоих.

— Зря ты ибн Абдаллах, все-таки запретил вино, — говорил худой, разливая вино по чашам.

— Я, ибн Масих, не запрещал вино, — ответил ибн Абдаллах, — я сказал, что всякое опьянение нежелательно.

— Верно, — весело согласился тот, кого назвали ибн Масих, — ты не запретил вино, ты поступил коварнее, ты запретил следствие, к которому может приводить многое. От любви тоже можно опьянеть, знаешь такую песню «я пьян от любви». Как быть тому, кто опьянеет от любви, он, что станет невольным грешником.

— Кто я такой, чтобы запрещать что-либо, — отозвался ибн Абдаллах, пить он не стал, отодвинул от себя чашу, аккуратно отделил кусок рыбы, положил ее на лист салата и стал вынимать из нее кости.

Ибн Масих немедленно, осушил свою чашу, положил перед собой кусок рыбы на лист салата и также стал вынимать из нее кости.

— А как же завет о семи запретах, — напомнил он, — не совершать грехов, не пить вина, и так далее.

— У тебя хорошая память, — отозвался ибн Абдаллах, — у меня тоже, я помню, что это был завет о семи советах.

— Вообще мне эти твои советы, что-то напоминают, — заметил ибн Масих, — ты у меня их позаимствовал.

— Истину нельзя позаимствовать, ибо она принадлежит всем, — парировал ибн Абдаллах, и продолжал, — что же касается запрета, то прежде всего я имел ввиду себя, дословно я сказал следующее, воистину Господь мой сделал для меня запретным вино, игру и рабов. Иногда мне приписывают такие слова, которые порой ставят меня в тупик.

— А как же сила воздействия личного примера, — спросил ибн Масих.

Не обратив внимания на вопрос, ибн Абдаллах продолжал:

— Я, например, никогда не требовал от мусульман убивать иноверцев.

— Что ты говоришь, — с иронией в голосе произнес ибн Масих, — а, что ты кричал в бою с иудеями под Мединой, — напомнить, у меня действительно хорошая память, ты кричал: «убей неверного».

— Ну, знаешь, во-первых, они нарушили договор, во-вторых, что я должен был кричать, держа в руке меч, это был боевой клич. Когда люди сходятся, держа в руках оружие, нельзя от них требовать любви к ближнему. Добротой и мягкостью не сделаешь врага другом, а только увеличишь его притязания. Если бы я не воодушевил людей своим криком, неизвестно, кто бы взял верх арабы или евреи.

— Хорошая рыба, — сказал ибн Масих, — отправляя в рот очередной кусок, мне нравится, что она зажарена до хруста, в иных местах подают разваливающуюся, мне не нравится.

— Это просто, — ответил ибн Абдаллах, — я специально наблюдал, как готовит рыбу моя жена…