Иван Евсеенко - Отшельник

Но, слава Богу, ничего не случилось. Все было на месте, цело и нетронуто: и дом, и сосна с далеко видимым гнездом аистов на вершине, и сами аисты, мирно стоявшие в нем. Ничего не случилось и с рекой. Голубым чистым разливом она плескалась в конце огородов и, казалось, за день даже чуть отступила от грядок, стараясь как можно скорее войти в берега, чтоб освободить и эти грядки, которые Андрею надо будет, конечно, вскопать и возделать, и заливные луга, где уже пробивается подводная трава-овсяница, и топкие ольшаники, готовые принять возвращающихся из чужих, временных стран перелетных звонкоголосых птиц-соловьев.

До вечера времени у Андрея было еще вдоволь, с большим запасом, и он попусту терять его не стал, хотя и был соблазн после дороги и неожиданных переживаний завалиться на диван да и скоротать на нем остаток дня. Но что тогда Андрей будет делать ночью: сон уйдет, переломится и никакими силами его не вернешь.

Поспешно заведя ни в чем не повинный перед ним велосипед в сарай, в темноту и прежнее заточение, Андрей вышел на огород. Первым движением у него было поджечь многолетний ненавистный бурьян, чтоб он полыхнул высоким чернобыльным огнем, наподобие змеи убегая все дальше и дальше от жилых построек к грядкам и реке. Но потом Андрей это движение удержал, спрятал наготовленную уже было зажигалку назад в карман. Во-первых, еще неизвестно, в какую сторону полыхнет огонь: весенний ветер переменчив, нестоек, только что дул в одну сторону, а через мгновение, глядишь, развернулся и уже мчится в другую, как раз и погонит по-змеиному ползущее пожарище к дому. А во-вторых, жалко вдруг Андрею стало землю, из которой понизу бурьяна уже пробивались первые раннеапрельские травинки: крапива, вездесущий пырей, полынь. И хотя были они травами тоже сорными, бесполезными, но все равно жалко было губить живые их побеги беспощадным огнем. Тем более, что на многих травинках, листочках их и стебельках Андрей заметил полевых проснувшихся к весне букашек: ярко-оранжевую пятнистую божью коровку, крошечного, размером с просяное зернышко паучка, а в одном месте так и греющегося на солнышке шмеля. Эти-то в чем повинны?!

Поэтому он вернулся назад в сарай и вынул из под-стрешья отцовскую косу-девятку. Косить ею настоящую луговую траву, овсяницу, гусятник или молодую осоку не годилось, надо было вначале хорошенько отбить, отклепать на «бабке», но для бурьяна с его сухостойными в палец толщиной стеблями коса была как раз впору. Андрей помонтачил ее бруском-монтачкой, по-крестьянски поплевал на руки и встал в изначальный прокос, поближе к вишеннику, в зачин. Первые два-три взмаха дались ему вроде бы без особого труда, но потом вдруг начало ломить спину, руки, по всем ранам и рубцам побежала огненная змея, боль, и Андрей почувствовал, что с бурьяном он не справится – отступит. Тот поднялся, встал против него неисчислимой ратью, черной, татаро-монгольской, и попробуй одолей ее в одиночку. Впору было бросать косу и уходить на подворье за крепкие острожные стены и там засесть в осаде, надеясь, может быть, не столько на самого себя, на свои силы, сколько на крепкие эти стены да на Божью волю.

Андрей почти уже было и повернул, но вдруг из-за клуни и амбара, прорываясь сквозь ветви высокого, растущего у соседей на меже вяза, вышло к нему навстречу полуденное яркое солнце. Оно сразу пригнуло бурьяны к земле, рассеяло их еще минуту тому назад, казалось, неодолимые рати и тьмы; они дрогнули, смешались и начали в беспорядке и страхе бежать за реку, роняя на этом бегу остро отточенные свои татарские мечи и копья. Андрею оставалось лишь подсекать их, бегущих, отцовскою девятисильною косой. Жизнь в то же мгновение вернулась к нему, все раны и рубцы на теле перестали болеть и исходить змеиным огнем, а вместе с ними перестала болеть и душа.

Сражался Андрей с бурьянной татарской ратью почти до самого вечера, когда солнце, тоже утомленное битвою, склонилось на запад, за речку. Столько отвоеванной, свободной земли под просо ему, конечно, не было нужно, но ведь не единым днем, а может, и не единым годом жив Андрей и, глядишь, соберется с силами, вскопает-вспашет каким-нибудь завалявшимся тракторишком весь огород, засадит по весне клинышек картошкой, а под осень засеет рожью, – так что бурьянам на плодоносной этой, хотя пока и предсмертно больной, земле не место.

А чтоб от них не осталось ни духу, ни даже помину, Андрей решил все-таки предать поверженные, топорщащиеся в разные стороны черно-бурым будыльем покосы огню. Вооружившись граблями и вилами, он сгреб их в небольшие копны-стожки, скопнил, а потом перетаскал в самый конец огорода, к пойме, где обнаружил клочок сырой, только-только освободившейся от полой воды земли.