Иван Евсеенко - Отшельник

Андрей долго стоял возле амбара, осторожно, в рукав, курил и все прикидывал и прикидывал, как ему лучше распорядиться землей, где выбрать латочку для проса. Раньше отец всегда сеял его поближе к пойменным грядкам, делая разрыв в полоске, занятой под картошку, но теперь Андрею можно было перенести его и поближе к двору, чтоб сподручней выходить на просяную плантацию, когда время подойдет полоть ее. Картошку же в этом году Андрею посадить, наверное, вряд ли удастся. Во-первых, слабыми своими силами, одной только лопатой, он много земли не вскопает, да еще такой заброшенной, затвердевшей, покрытой, словно панцирем, полуметровым дерном; а во-вторых, нет у Андрея семенного, посадочного материала, хотя бы мешка-другого старой, пережившей зиму картошки. Впрочем, если поднапрячься, то можно сладить и с картошкой. Надо будет сходить на колхозный двор, поглядеть в механических мастерских, гаражах и ангарах – не застоялся ли там какой-нибудь брошенный впопыхах тракторишко «Беларусь» (лучше бы, конечно, лошадка, Конек-Горбунок и легонький конный плужок), а за посадочным материалом придется сделать вылазку в местечко или в окрестные, прилегающие к нему жилые деревни. Тут иного выхода нет.

Солнце уже опустилось за лес и речку, сумерки тайными тропками, бурьянами и зарослями стали наползать вначале на огороды и сад, а потом подобрались и к амбару с клуней. Андрею пора было идти в дом, растапливать лежанку, зажигать лампу да и сумерничать в тишине и покое, как не раз о том мечталось и на войне, и потом уже в городском доме, где он в заточении провел бесполезных два года. День сегодня у Андрея заладился хороший, и хотя сделано не так уж и много, но зато много увидено и много передумано, а это, может быть, самое главное.

Докурив сигарету, Андрей и пошел было в дом, но на полдороге вдруг вспомнил, что он еще не обследовал омшаник, который притаился вон там за клуней, на самом стыке огорода и сада. Сколько Андрей помнит, отец всегда держал пчел, любил, надев на голову широкополую шляпу-бриль с сеткою от пчел, поколдовать над ульями и медоносными колодами, разбросанными с весны по всему саду. Андрей в такие часы был у отца на подхвате: тоже облаченный в сетку и холщовые, специально пошитые матерью для этих деяний рукавицы, держал дымарь, рамки, носил, когда понадобится, воду. Кое-что в медовых, пчеловодных делах Андрей от отца перенял, и теперь неплохо бы, конечно, возродить пасеку, расставить ульи и колоды по саду. Сейчас к тому как раз время, еще неделя-другая – и пчела пойдет в лет, брать, пока не зацветут сады, первый самый сладкий взяток с луговых и лесных трав. Вот только где отыскать этих пчел? Уж о чем о чем, а о пасеке Лена вряд ли позаботилась, не до этого ей было. И если не притянул за ульями кто-нибудь из соседей, то, скорее всего, пчелы либо погибли, либо, в лучшем случае, одичав, улетели в леса. Там их и надо будет поискать. Глядишь, какой-нибудь поредевший рой и обнаружится. А уж снять его и перенести в улей даже для Андрея, давно не бравшего в руки дымаря, дело нехитрое. Пусть пчелы заново привыкают к человеку, да и он к ним тоже – все веселей будет жить, все не в одиночестве.

Сгоряча Андрей действительно повернул было к омшанику, стал прокладывать к нему тропинку по-за клуней и амбаром, но на самом подходе к бревенчатому с узенькими окнами-бойницами срубу, от которого и сейчас, кажется, веяло запахом меда и воска, вдруг передумал. Во-первых, уже почти совсем темно и сумеречно и в омшанике ничего толком не разглядишь, а во-вторых, вдруг там пусто, ни ульев, ни колод, ни дымаря с сетками – только расстроишься и испортишь так хорошо прожитый сегодня день.

Дом встретил Андрея совсем по-живому. Едва он вступил за порожек, в сени, как дом сразу, словно солдат, стоящий на карауле, доложился, мол, все здесь у нас, пока ты отсутствовал, хорошо и ладно, чисто и прибрано: окошки просторны и широки, лампадка перед иконами висит твердо, непоколебимо, хоть сейчас ее зажигай, часы идут-тикают. Лежанка, правда, малость нахолодала, да на чердаке скребется, оживая к весне, мышь. Но тут уж ты сам справляйся.

Андрей и начал справляться. Открыв дверцу лежанки, выгреб с колосников неперегоревшие вчера угли, а из поддувала пепел и отнес все это богатство за сарай в специально заведенную отцом пепельную бочку – как-никак, удобрения, и Андрею в страду при земледельных его работах сгодятся. Мышь Андрей по здравому рассудку трогать не стал. Вреда от нее пока нет никакого, так что пусть скребется, все живая душа. Да и поздно уже лезть на чердак в потемках, хотя опять-таки и заманчиво. Там должны бы храниться отцовские рыболовные снасти: удочки, жаки-вентеря, а может, притаилась где и сеть, Андрею сейчас завладеть ею неплохо бы. Как только сойдет полая вода, паводок, надо будет наладить лодку и попытать рыбацкого счастья. И не ради одной забавы, отдыха, по которому Андрей, признаться, порядком соскучился за двадцать лет военной своей одиссеи, а и ради пропитания. Ведь на одной тушенке да консервах не проживешь, надо переходить на природный, подножный корм, лесной, речной и озерный. Рыбы, если не лениться, можно вдоволь заготовить и на сегодняшний день, и на зиму, впрок, насолить ее, навялить. Это уж совсем надо быть бездельником, чтоб, живя, обретаясь при реке, не кормиться от нее.