Алексей Шерстобитов - Онколига [СИ]

Что можно сказать? Наверное, читателю может показаться дело конченным, но не тут-то было! Правосудие — существо, иногда зависимое!..

Судья, не ожидавший такого поворота и выступления следователя, встал совершенно белый, он не видел перед собой зал, заполненный восторженными улыбками и поздравлениями, окруживших маленькую камеру, с находящейся в ней Викторией, но перед ним стоял во весь свой могучий рост император Великой Римской Империи, держащий большой палец книзу, что решало его судьбу, как не состоявшуюся. Понтий Пилат, то же стоял рядом с ним, покачивая головой и говоря: «Вот, вот, представляешь, каково мне было?!».

Туман рассеялся, и оказалось, что он смотрит на безвинную жертву, что не вызывало никакого сомнения, но он не был в состоянии ничего вымолвить. Время шло, сил больше не становилось, мысли перешептывались сами с собой, напискивали, возмущались, страх копился и вынуждал, сдаться злу. Наконец, собрав всю волю в кулак, он родил:

— Я не могу ее отпустить… Не имею права… — Зал застыл, не в пример событиям двух тысячелетней давности, позволил быть услышанными, следующим словам, произнесенными Владыкой:

— Будьте так любезны, подойдемте к окну… — Странное предложение показалось судье спасительным, он последовал приглашению, постепенно приходя в себя, тем более ему показалось, что Епископ то же хочет поддержать его.

Стоящая, почти мирно, людская масса со странными, явно не имеющими к суду, требованиями, еще больше успокоили его совершенно:

— Да, несчастные люди, я даже в чем-то поддерживаю их, но что я могу?

— Вы не поняли… — Появление Епископа в окне, оказалось сигналом к перемене мест «слагаемых» — митингующие быстро перевернули плакаты, показав только одну фразу, требующую освобождения Виктории Скуратовой:

— Вот теперь посмотрите, и вокруг журналисты…

— Нооо… Это же…

— Посмотрите — к ним…, к журналистам подходят люди только что бывшие в этом зале… У нас с вами нет другого выхода… — Совесть трясла судью, он видел, что действительно должен поступить по закону и отпустить, но так же он понимал, что даже, если он и вынесет такое постановление, все может быть тщетно:

— Как же вы не понимаете…

— Я понимаю, очень даже понимаю, возможно вы пострадаете, а возможно всё просто преувеличено… Давайте попробуем…

— Хорошо, но сначала, мне нужно сообщить… — В отдельную комнатку уединились судья, следователь и Вдадыка…

Первый позвонил «наверх», попытался начать объяснять ситуацию, но история была длинна, ее прослушали лишь от части, и кажется, поняли абсурдность обвинения и безвыходность ситуации, он нажал на кнопку громкой связи и показал ладонью на динамик, призывая послушать всем вместе:

— Я так понял, что она ни в чем не виновата? Факты тому есть? Насколько они серьезны и правдивы.

— Да это просто факты, а у следствия вообще ничего?… — Кашницкий закрыл глаза и сжал веки.

— Он что, этот следователь, идиот?! Где он?

— Я здесь, следователь Каш…

— Каш-маш, ты что творишь… Хотя какая разница… Сейчас будете объяснять ситуации министру юстиции лично…

Следующий человек, было очевидно, что страшно торопился, но выслушал и переспросил:

— А вы кто?

— Я следователь Кашницкий, расследующий это дело…

— Ну и расследуйте…

— Ааа…

— Вы что обязанностей своих не знаете…, ищите, ищите… — Раздались гудки… Владыка улыбнулся:

— Ну что рабы Божие… — у страха глаза велики! Господь — мера всего! И Он и тогда, и сейчас все тот же… Пойдемте, освободим страдалицу…, ну с Богом…, с Богом!

С того памятного, для многих дня, прошло уже полтора месяца, но сегодняшний для Виктории, был едва ли не таким же важным. Неделю назад она вернулась из Германии, поднимала многими усилиями Ивана Семеновича на ноги. Нужно сказать, что молодая женщина находясь рядом с таким возрастным парнем, как Сталин, усиленно годам ушатывавшим свое здоровье, далеко не полезным образом жизни, а тут еще пришедшая эта немощь, почти сведшая его в могилу, представляла собой не только особое лекарство, помогающее лечить, но средство омолаживающее.