Авраам Иехошуа - Господин Мани

— Нет, я ему ничего не сказала. Как можно? Он и так нервничал из-за отца, и вообще он там в Ливане в дождь и в холод, да еще ко всему, как выяснилось, потерял очки и не может читать. И я решила: зачем осложнять ему жизнь именно сейчас, пугать, что он сам скоро станет отцом. Лучше пока оставить его в покое… В общем, в тот же день вечером я стала опять звонить в Иерусалим, на этот раз основательно, почти беспрерывно, до полуночи, но телефон в Иерусалиме как заколдовали: то никто не подходит, то вдруг занято. Во вторник утром я специально проснулась пораньше и опять за телефон, но так же безрезультатно. Я набрала «16» — узнать, не повреждена ли линия, но они сказали, что нет и посоветовали проверить не поменяли ли номер, не сообщив абоненту, — такое тоже бывает. Я тут же набрала «14», но номер не поменялся. Тогда меня, мама, взяло за живое — дозвониться и все, найти этого папашу, которого я как раз запомнила очень отчетливо после того, как увидела месяц назад в Иерусалиме: сидит себе на диване в гостиной, крепкий такой мужчина, типичный сефард, [10] Сефардами (сфарадим, ивр. ) называют евреев — выходцев из стран Востока, Испании, Португалии, Северной Африки (Сфарад — это Испания на иврите). Выходцев из стран Западной и Восточной Европы называют ашкеназами (ашкеназим, ивр. ; Ашкеназ — это древнееврейское название Германии). У «восточных» и «западных» евреев существуют различия в обычаях, традициях, а также в порядке молитв. из себя благовидный, без туфель, небритый, [11] Согласно религиозной традиции, ближайшие родственники покойного должны соблюдать траур: не стричь волос, сидеть в надорванной одежде, без обуви на полу или на низкой скамейке и т. п. а возле него две старушки-сефардки — как из греческого или итальянского фильма.

Потом я звонила из университета на всех переменах, а часов в двенадцать даже вышла с лекции и звонила без конца, потому что, говорю тебе просто взяло за живое — хоть умру, но дозвонюсь…

— Нет, Эфи не сказал, как его можно найти. Я, правда, смутно припоминала: что-то связанное с судом, то ли он судья, то ли прокурор, но в каком суде и где это… Я даже пробовала позвонить наугад по одному из номеров в Верховный суд, но там никто о таком не слыхал. Так я звонила все утро, как одержимая, будто через семя, которое Эфи заронил в меня, все его страхи передались мне и не дают покоя. Перед глазами у меня все время стояла их иерусалимская квартира, немного похожая на вагон старого поезда, — три комнаты вдоль длинного коридора, и я представляла, как трезвонит там телефон и его лихорадочные трели разносятся по комнатам. Часа в два стало совсем уж невмочь, и я решила: пропущу английский и поеду в Иерусалим, посмотрю своими глазами, что там такое на самом деле происходит. В конце концов, смотаться в наше время из Тель-Авива в Иерусалим — максимум час езды туда и час обратно. Я заскочила домой, бросила учебники и конспекты, переоделась и, слава Богу, в последний момент захватила с собой этот свитер — даже в Тель-Авиве уже чувствовалось, что будет похолодание, и хотела позвонить тебе, мама, и сказать, что еду в Иерусалим — просто так, чтобы, если вернусь домой поздно, ты не волновалась, но я понимала, что правление уже закрыто, а в столовой в три часа дня у телефона сидят разве что только кошки, и махнула рукой, а перед самым выходом, будто по наитию, сунула в сумку зубную щетку и пару трусов…

— Не знаю. Так просто…

— Знаю, знаю — тебя научили, что в жизни ничего не бывает так просто. Только не распаляй свое воображение — запасные трусы я таскаю с собой уже две недели — а вдруг все-таки начнется. А щетка? Почему щетка? Это ты должна объяснить, ты же у нас на курсах киббуцного движения изучала, какие бывают символы, тебе и карты в руки. Только не говори, что мое подсознание знало, что я останусь ночевать в Иерусалиме, потому что тогда стоило захватить и пижаму, не только щетку. Значит, то ли мое подсознание какое-то бестолковое, то ли у него есть свое подсознание, и оно сбивает его с толку…

— Не надо быть такой серьезной…

— Потому что уже действует на нервы — делаешь из этого какую-то новую религию…

— Ну, ладно, неважно… неважно. Главное, что во вторник я собралась и поехала в Иерусалим и хотя, когда я выехала в пять из Тель-Авива небо было ясным, в Иерусалиме я вышла в полной тьме, и кругом был туман, и шел дождь, правда, мелкий, но каждая капля, как льдинка, и в темноте я ошиблась и сошла на остановку раньше — мне надо было в Эмек-Рефаим, а я оказалась в Талбии, но мне даже понравилось, потому что я почувствовала себя как в каком-то европейскоком городе — широкая площадь, вокруг красивые каменные дома, выглядящие в свете фонаре так величественно и таинственно, с портиками, балконами, внутренними двориками, где растут кипарисы… Прямо загляденье…