Энтони Бёрджес - М.Ф.

– Вещь, – повторил я. – Бессмысленное животное. Явился сюда изнасиловать мою сестру.

– Она мне сказала заходить, старик. Только вышел вон из того гребаного заведенья напротив, надрался по уши, да в полном, мать твою, порядке, тут она выставилась в окошко, заходи, говорит, спать ложись. Ну, захожу, иду, мать твою, в койку, а она трахаться не дает. Сказал бы ей слово, ты знаешь какое, старик.

– Что ты тут вообще, кстати, делал?

– Думала думала…

– Да, верно, думала, это я там по уши надрался. Тебя не касается. Это наше с ним дело.

– Ну, – сказал Ллев, – раз ты копия, сам виноват, правда? Я в город ездил, в долбаную киношку, на порносексофильм, называется «После завтра», потом заскочил в отель, который баба держит, просто выпить перед началом, понятно, старик, а она подумала, будто я – ты, смех один, потом гомик зашел с похабщиной на рубашке, тоже решил, что я – ты. Говорю, один смех.

– Ченделер?

– Сплошь вся рубашка грязным дерьмом испечатана. Ну, так или иначе, он говорит…

Может быть, Ченделер переоделся во что-то мирское, однако типично для Лльва даже в словах святых мистиков видеть грязь.

– Говорит, пошли вместе на лодке еще одного гомика, понимаешь, мол, он его больше видеть не может, чтоб не сблевнуть. Ну, смех, я говорю, да, да, а сам все время думаю, как это я не усек, что ты гомик, старик, не похож был вчера вечером.

– Это я гомик, по-твоему?

– Думала, думала, это был…

– Щас она у меня через минуточку сообразит, мать твою. Ну, завел он разговор про мое дивное тело, то есть твое; знает, мол, будто он тебе, то есть мне, нравится, хоть ты этого и не показывал, всякое такое дерьмо. Потом пошли выпили, я все время разговаривал как ты, старик, длинные слова, всякие там перья в заднице. Потом он разревелся, мол, того другого любит по-настоящему, меня тоже любит, пускай все втроем поплывем, бросим это дерьмо, да кто-то в какой-то пивнушке сказал, никто никуда не уедет, старик, такой вышел закон потому, что кто-то попробовал мозги вышибить тому самому гомику.

– Хочу, – четко, слабо молвила Катерина.

– Давай, – сказал я. Она засеменила к двери, натянув, наконец-то, бретельки, скрыв при всей своей слабости груди от чьих-либо взоров.

– Ну, пошли мы сюда в заведение, где его дружок сказал, будет, – точно, там, мать твою, бухой в стельку. Мне подавальщик один говорит, вино пойдет? Только мы вино не пили, сели на тот самый белый ром, а потом снова смех, я дотумкал, ты наверняка где-то рядом. А вот эта тут, я так понял, давно работает, никакого к тебе отношения, естественно, не сестра, нет, нет, даже мысли не было, мать твою. Так или иначе, это как бы все объясняет, правда правда, поэтому я ухожу. Как-нибудь сообразим когда-нибудь при встрече, чтобы вместе сделать тот самый убийственный номер.

Он встал с постели, умышленно улыбаясь. Действительно, думал я, ему, по его понятиям, не в чем себя упрекать. Девушка в ночной рубашке из окна велит ему зайти.

– А двое других? – сказал я.

– Те самые? Старик, гомики, тогда и ты гомик, правда? Только не обижайся, старик. Должен же ты быть другим, видя, что мы одинаковые.

– Я не гомик.

– Ну, пускай по-твоему. В конце концов, навалились один на другого, будто один и другой большой гребаный кусок мороженого, уходить не хотели.

– Не ушли?

– Не ушли. Там сидят. Хозяин говорит, сдаст легавым.

Катерина этажом ниже явно пыталась стошнить, хотя и безуспешно. Крикнула впечатляюще умирающим тоном:

– Эмми, Эмми, мисс Эммет.

Я забыл, что мисс Эммет, если она очнется и Катерина, изобразив сильную дрожь и истерику, все расскажет, поведет себя в этом деле не столь разумно, как я. И сказал:

– Если полиция сюда явится, лучше тебе отправляться домой, или как ты там говоришь. Я больше не хочу неприятностей.

– Все ол-райт. Мама моя теперь знает немножко про старую историю про перепутанных. Я ей не стал рассказывать, что дурак гребаный Дункель привез тебя вместо меня, это вроде как бы слишком дорого стоит, если ты меня понимаешь. Я хочу сказать, мы с тобой по-настоящему одинаковые, не просто похожи, я хочу сказать, и вместе собираемся провернуть то великое чудо, мать твою. Жалко, та теперь знает, здоровая жирная страшная сука…

– Моя сестра. Слушай, давай-ка ты лучше… Я слышал теперь Катерину внизу на первом этаже, она старалась стошнить и поэтому теперь громче стонала.

– Все ол-райт. Ты же можешь велеть ей помалкивать насчет этого, пригрози двинуть в рыло, да в любом случае, скоро мы свалим отсюда и, как двое корешей, устроим большой балдеж. Я говорю, мам, свиньи звякнули Дупкелю в офис в отеле, велят меня убрать из города, им хватает делов без меня, говорят, будто меня видели на какой-то там Индиявииовата-стрит с мощной взрывчаткой в старом свертке-шмертке, а я все время в койке лежал в старом…