Энтони Бёрджесс - Муза

— Вы абсолютно уверены, — в сотый раз спросил Свенсон, — что вам хочется испытать это до конца?

Его руки касались пятиклавишной инструментальной панели, а ноги попеременно нажимали на педали. Свенсон был очень стар и после курса химического омоложения лицо его отливало восковым глянцем. Несмотря на столетний жизненный опыт, внешне он почти не отличался от сидящего рядом Пэли, двадцатипятилетнего историка литературы. Пэли усмехнулся и с тем же неослабевающим терпением ответил:

— Да, хочу испытать это до конца.

— Вряд ли вы увидите то, что предполагаете, — сказал Свенсон. (Эту фразу он повторял уже много раз.) — Полной идентичности тут не ждите. Вам грозят потрясения там, где вы их меньше всего ждете. Помню, я летал за Уилером. Ведь вам об этом известно. Бедняга! Думал попасть в четырнадцатый век, который знал по книгам. Но век, куда он попал, был совсем другой четырнадцатый век. Конечно, он нашел там крытые соломой хижины, церкви, замки и все такое прочее, и даже очаровательные соборы. Но всей этой феодальной системой управляли многоголовые чудища, со щупальцами в придачу. Они говорили на изысканном норманском наречии — так он рассказывал.

— Сколько он там пробыл?

— Он посылал сигналы в течение трех дней. Но пришлось ему, бедолаге, прожить год, пока мы смогли вызволить его оттуда. Он сидел в тюрьме. Слыхали, небось? Его среднеанглийский или что-то еще внушило им подозрения, и они посадили его в тюрьму. Он был совсем седой и нес какую-то околесицу, когда мы подняли его на борт корабля. Его тюремщики представляли собой нечто вроде трехногой эктоплазмы.

— Но это случилось не в системе Б-303 или все-таки в ней?

— Ясно, нет! — раздражительность, с которой Свенсон произнес эти слова, выдавала в нем старого человека. — Это произошло два года назад. А два года назад система Б-303 наслаждалась сомнительными благами раннеелизаветинского правления. Впрочем, как и сейчас.

— Простите. Глупо с моей стороны задавать такие вопросы.

— Вы, молодые люди, — сказал Свенсон, переходя к стеллажу с экранами мониторов, — слишком многого ждете от Времени. Вы думаете, что историческое Время так же гибко, как прочие разновидности Времени, вы надеетесь, что раз можно управлять микро- и макропотоками Времени, значит, можно делать то же самое и с историческим Временем…

— Простите, виноват, я не подумал…

Стоило ли удивляться, что Пэли, чья голова была забита совсем другими мыслями, должен был на время отключиться от скучной реальности обычного времени, солнечного времени?

— Вот в чем беда с вами, молодежью… А! Красиво переключилось! — удовлетворенно воскликнул Свенсон.

С той мягкостью, с какой язык скользит от одной фонематической площадки к другой, временной ход превратился в пространственный. Преодолеть неисчислимые мегамили между Землей и системой Б-303 их кораблю было столь же просто, как перемахнуть туда и обратно через Атлантический океан. И теперь, чтобы достичь этой другой Земли, столь головокружительно далекой, которая была точно такой же, как их собственная, но на более ранней стадии их собственной земной истории, — субстанция vedmum столкнула их словно бы из одного сна в другой, в мир, где тоже существуют твердые тела, столь же чужие, сколь и знакомые, ибо они подчинялись искривленным законам космоса. Свенсон, воспитанный на взаимозаменяемости времени и пространства, тем не менее никогда не переставал удивляться обыденному до зевоты чуду случайного превращения последовательности во времени — nacheinander в nebeneinander — одновременность. (Безусловно, старые немецкие слова лучше всего отражают сущность этого процесса.) Пока что на экранах мониторов не было изображения, но лента уже начинала выматываться из кристаллической кориньонной машины в самом сердце башни управления — холодная, точная информация о Солнечной системе, куда они теперь входили. Свенсон читал ленту, покачивая головой с нордической элегантностью человека, лоснящегося химической юностью. Вытянувшись у переборки, Пэли рассматривал его и завидовал его высокому росту, его мускулистому, крепкому телу. Но, думал он, Свенсону никогда не сыграть роли человека другой, менее заботливой эпохи, а он, Пэли, маленький и смуглый, как те далекие силурийцы на заре британской истории, мог прокрасться в елизаветинскую Англию, к которой они быстро приближались, и никто его не принял бы там за чужака.