Энтони Бёрджесс - Муза

Стояла гробовая тишина, как говорится, ни одна мышь не шевелилась, а он все шел и шел, пока наконец в серебристом свете плывущего облака перед ним не возник Театр, и нечто вроде разочарования овладело им. Это было шаткое деревянное строение, обнесенное деревянным частоколом, с косматой соломенной кровлей. Да, предметы всегда оказываются меньшего размера, чем ожидаешь их увидеть, и они всегда выглядят буднично. Можно ли войти вовнутрь? — подумал Пэли. Ночного сторожа вроде бы не было. Прежде чем подойти к входу (он скорее напоминал дверь в уборную, чем вход в храм Муз), Пэли оглядел всю эту освещенную луной сцену — убогие дома, булыжную мостовую, зеленые деревья, казавшиеся такими удивительными и неожиданными здесь. И вдруг он заметил первые живые существа.

Ни одна мышь не шевелилась — так он думал. Но эти создания с длинными хвостами были обыкновенными крысами. Три из них что-то грызли, сидя на куче мусора неподалеку от прохода к Театру. Он осторожно приблизился — крысы сразу же бросились наутек, он явственно различал каждый волосок их усов в лунном свете. Да, это были крысы, самые что ни на есть земные крысы, хотя он только один раз видел их в университетской лаборатории, — животные с маленькими бусинками-глазами и толстыми мясистыми хвостами. И вдруг он различил то, что они грызли. Это было человеческое предплечье, извлеченное из груды мусора. Нельзя сказать, чтобы Пэли был совсем не подготовлен увидеть такое. Он рисовал в своем воображении головы изменников, выставленные на Темплбар; тела их, вынесенные волнами Темзы и гниющие там; руки и ноги, отрубленные на Тайберне (там, где в наши дни стоит Мраморная Арка) и раскиданные на поживу птицам, питающимся падалью. (Коршунам, конечно же, коршунам, которые, очевидно, сейчас сидят в гнездах.) Желудок его успокоился от приема лекарства и он невозмутимо обследовал обглоданную руку. Все мясо крысы еще не сожрали: их пиршество было прервано в самом начале. На запястье однако болтался клочок какой-то мягкой ткани, который заставил Пэли нахмуриться — это было что-то анатомически знакомое, но никак не вяжущееся с нормальной человеческой рукой. Ему показалось, только на секунду, что этот лоскут похож на глазную впадину, откуда само глазное яблоко уже вынуто, а мягкое ложе осталось, но полностью опустошенное. Пэли с улыбкой отбросил эти фантазии. Он отвернулся от руки — жалкого человеческого останка — и устремился прямо ко входу в Театр. К его удивлению, дверь была не заперта. Она заскрипела, когда он отворил ее, как бы радушно приглашая его войти в этот странно знакомый мир 1595 года. И вот он, Театр — утрамбованный глиняный пол для зрителей, стоящих в партере, боковые ложи, выступающая вперед сцена без занавеса, галереи, башня с флагштоком. Пэли дышал глубоко, преисполненный благоговения. Да, это был он, Театр! И вдруг:

— Эй, откуда ты взялся?

Сердце у Пэли чуть не выпрыгнуло изо рта, подобно плохо пригнанному ряду искусственных зубов. Он повернулся, чтобы встретиться с первым елизаветинцем. Слава Богу, тот выглядел вполне нормально, хотя был грязен. Обут он был в башмаки грубой работы, плотно обтягивающие болотного цвета штаны и замызганную куртку. Он немного шатался, словно был пьян, и когда подошел ближе, чтобы разглядеть Пэли, того обдало резким пивным запахом. Глаза подошедшего человека глядели тускло, он сопел и втягивал носом воздух, словно пытался определить по запаху, кто такой Пэли. Пьяный, в глазах все двоится, подумал Пэли с отвращением, и еще так уверенно обнюхивает!

— Я джентльмен из Нориджа, — сказал Пэли, тщательно произнося каждый звук, — только что приехал. Отойди-ка немного в сторону, приятель! Тебе, что, невдомек, что перед тобой дворянин?

— Не знаю я, кто ты такой и зачем явился сюда в глухую ночь!

Но он все же отошел. Пэли зарделся от этой маленькой победы, победы человека, который, к примеру, изучал дома русский язык, а затем, впервые приехав в Москву, понял, что его отлично понимают. Он сказал:

— Ты? Ты? Ты мне не тыкай, приятель! Я хочу поговорить с министром Бербеджем.

— Который это Бербедж? Молодой или старый?

— Все равно. Я написал пиесы и желаю теперь показать их.

Сторож — очевидно, это он самый и был — снова обнюхал Пэли.

— Может, вы и джентльмен, только пахнете вы не как добрый христианин. И время явиться сюда вы тоже выбрали не христианское.

— Но я уже говорил, что только что приехал.

— Отчего же не видно ни вашей лошади, ни плаща?