Олег Рой - Амальгама счастья

Девушка лениво листала альбом, улыбаясь знакомым людям, жившим в нем собственной жизнью, и вдруг рука ее замерла над очередной страницей. Пальцы задрожали, с ястребиной хищностью впились в снимок, небрежно засунутый за паспарту другой фотографии, и Даша почувствовала, что почти не может дышать. Когда безжалостная рука, перехватившая сердце, чуть-чуть ослабила хватку, девушка смогла перевести дыхание, замеревшие зрачки восстановили способность четко видеть, а мозг снова смог контролировать и понимать происходящее, она поняла, что лицо, которое она видит на снимке, – то самое лицо , которое она видела в Зазеркалье и которое теперь всегда хотела бы видеть рядом с собой…

Молодой мужчина широко обнимал их обеими руками – ее, Дашу, и бабушку, – и все трое хохотали прямо в объектив. Даша была совсем подростком, и он выглядел много юнее, чем там, на далеком и загадочном морском берегу, и острое, жаркое воспоминание наконец коснулось Дашиного сознания и медленно распустилось там как цветок, поочередно раскрывая нежные лепестки…

– Ты здесь, Даша? Что ты здесь делаешь?..

Голос Сергея Петровича, неожиданно недовольный и привычно строгий, вырвал девушку из забытья, и она встрепенулась, уже почти все понимая и жаждая получить подтверждение своей догадке. Слегка дрожащим от волнения голосом, скрывая собственные чувства, она ответила:

– Мне хотелось побыть одной, дядя. Хотелось вспомнить… у меня ведь так много связано с этой комнатой! Теперь, вероятно, я редко буду бывать здесь.

Она сказала это почти машинально, неосознанно рассчитывая на вежливые протесты и уверения Сергея Петровича, что Даша, конечно же, член семьи и все останется по-прежнему, и она снова и снова сможет приходить сюда, если только квартиру оставят в их распоряжении… Но пока она мысленно конструировала его возможный ответ, стало вдруг ясно, что пауза затянулась, и Даша с грустью поняла, что вежливых возражений не будет – вообще не будет возражений…

Впрочем, сейчас ей было все равно. Она подошла к дяде и, подавая ему раскрытый альбом, осторожно спросила:

– Кто это здесь, рядом с нами? Лицо очень знакомое, но что-то никак не могу вспомнить…

Она нахмурила брови, пытаясь изобразить лихорадочное напряжение мысли, но тут же интуитивно почувствовала, что переигрывает, что голос и взгляд выдают ее, – и замерла от ужаса, испугавшись, что дядя заподозрит ее в чем-нибудь, сочтет ее любопытство почему-либо неестественным или неблаговидным и она так и не получит ответа на свой вопрос. Но Сергей Петрович, рассеянно взглянув на снимок, скороговоркой пробормотал:

– Да-да, конечно, ты должна его помнить… Ужасное несчастье, ужасное…

Даша похолодела, а дядя уже уходил, бросив ей через плечо: «Не засиживайся здесь одна. Будь с гостями», и она кинулась за ним следом, чуть не запнувшись за роскошный бабушкин ковер.

– Вы так и не ответили, – улыбнулась она Сергею Петровичу одними уголками губ, ухватив его за рукав и стараясь не выдать своих эмоций. – А меня просто любопытство раздирает. Так это…

Дядя изумленно глянул на Дашу, позволившую себе такую не совсем приличную выходку с догонялками, и сухо сказал:

– Это твой дальний родственник, из той ветви нашей семьи, которая еще во время революции уехала в Швейцарию. Родная бабушкина сестра и все ее чада и домочадцы… Вера Николаевна возила тебя к ним, когда тебе было лет пятнадцать – это, кажется, был последний раз, когда мама смогла выбраться за границу, позже уже не позволяло здоровье. Неужели ты сама не можешь вспомнить, Дарья? В твоем возрасте память должна быть более цепкой!

– А почему вы сказали «несчастье»? – не унималась Даша, отмахнувшись мысленно от нелестного дядиного замечания по поводу ее памяти.

– Потому что он практически мертвец, – нетерпеливо объяснил Сергей Петрович, снова направляясь к двери и явно торопясь вернуться к исполнению обязанностей хозяина дома. – Было какое-то уличное происшествие, я толком не знаю, да это, в сущности, и неважно. Важно то, что вот уже практически полгода он в коме, держится только на аппаратах искусственного дыхания, никого не узнает… одним словом, овощ – так это, кажется, сейчас называют? У семьи есть возможность держать его в лучшей клинике, и вот они день за днем продлевают эту агонию… Ужасно.

Дядя передернул плечами и уже как будто не Даше, а самому себе тихо сказал:

– Я бы, конечно, не стал… Тем более что врачи говорят: никаких шансов, никаких перспектив. Зачем спорить с богом?