Ингрид Нолль - Прохладой дышит вечер

В довершение всего я слышу еще и шаги в коридоре. Это Феликс, слава Богу. Он тревожится: может, мне нехорошо?

— Хуго приезжает завтра в четыре…

Феликс кивает. Он, к счастью, весьма хозяйственный юноша.

— Бабуль, тебе чего купить? Кофе, торт и, — он лукаво ухмыляется, — ликера бутылочку?

— Сам все знаешь не хуже меня. — Я встаю и топаю ногой. — Что вы там пьете — это вино кислое? Вот его и купи, дорогое и невкусное! — Я снова чуть не расплакалась.

Внук усаживает меня на софу.

— Тихо, ба, ложись, успокойся, полежи, отдохни. Утром надо тебе быть в форме. Все, я уехал в магазин.

Он убегает, а я забыла дать ему денег.

Я в отупении лежу на софе и снова вижу себя молодой женщиной, которая переживает тяжелейшую потерю всей своей жизни: от меня уходит моя самая большая любовь. Тогда каждый день новой беременности был для меня пыткой. Я даже подумывала, не сделать ли аборт, и тут же гнала эту мысль от себя. Разумеется, я очень хотела ребенка от Хуго, но как его теперь растить? У меня совсем не было сил, неужели я справлюсь одна? Когда я, спустя несколько недель, плакалась об этом Алисе, избавляться от ребенка было уже поздно.

Хуго ни о чем не догадывался. Он обосновался во Франкфурте, днем продавал книги, вечером — разливал пиво в баре. Казалось, такая жизнь его вполне устраивала. Он завел новых знакомых, быстренько нахватался разных франкфуртских прибауток и, очевидно, от души налегал на яблочный сидр. Я получала от него письма, на которые не отвечала. Какой он был наивный, до чего непосредственный: «Мы тут, — писал он, — кутим до полного изнеможения». Да уж, ты там гуляешь, как хочешь, и уж точно не только в мужской компании.

Я, кажется, задремала. Даже во сне ужасные воспоминания не отпускают меня. Годы напролет я просыпалась в холодном поту, дрожа, в слезах, страдающая, уничтоженная. Так рана и осталась у меня в душе, и она все болит, все напоминает мне, что я покинутая женщина. Хуго предпочел мне мою сестру и даже не подумал, вынесу ли я разлуку.

Феликс вернулся не один: с Максом и Сузи. Они притащили цветы, торт, шампанское, вино, шнапс, кофе, минералку, сливки, половинку копченого лосося, корытце семги и еще кучу всего. Мой любимый мальчик запихивает все это в холодильник, Сузи ставит букет в вазу (жаль, букет пестрый, белых благородных бутонов в нем нет), Макс присаживается ко мне.

— Фрау Шваб, ваша строительная бригада просит позволения откланяться. Это наш подарок — отметить ремонт.

Он тактично не упоминает о Хуго, но я точно знаю: Феликс ему уже что-то там напел. Достаю свои капиталы и отвечаю, что никак не могу все эти дары принять, вечно голодным студентам не пристало сорить деньгами.

Макс так оскорблен, что мне приходится убрать деньги подальше. Феликс открывает шампанское. Не рановато ли они бутылку открыли, праздник-то у меня завтра? Сузи несет бокалы, и они хотят со мной чокнуться.

Я долго роюсь в ящиках буфета и достаю серебряную мутовку для шампанского. Они такой штучки никогда еще не видели, стоят хихикают, а я рассказываю: эту миниатюрную вещицу я в сумочке брала с собой в гости. Если ею как следует помешать в бокале с шампанским, не останется никакой пены, ни единого пузырька. «А это еще зачем?» — удивляются они. А чтобы отрыжки не было. Дамам это не к лицу.

— Ой, до чего мило, — смеется Сузи.

Они уходят, и я слышу, как Феликс говорит своей подружке:

— Все с ней в порядке, просто слишком радуется завтрашней встрече.

Ох, детки, если б я только радовалась!

Я пытаюсь представить себе Хайдемари. Сын мой Ульрих, он возил меня на похороны Иды, объявил ядовито, что у Хайдемари «самый необъятный бюст в Европе». Десять лет минуло с тех пор, вряд ли племянница моя за это время похорошела. С трудом припоминаю, что она давно уже не работает портнихой, у нее теперь редкая профессия — рефлексотерапевт, что-то там с ногами связано. Она поздно вышла замуж, чем всех удивила. Муж ее был из Ватерканта и служил в судоходной торговой компании, это звучало неплохо. Но потом он остался без работы и запил, да так, что брак разладился. Ни счастья, ни детей. Хайдемари вернулась к родителям. А еще я помню, что она с детства панически боялась жуков, и Хуго все спасал ее то от колорадских, то от майских жуков, то еще от каких-то каракатиц. Фобия ее дошла до того, что однажды ему из-за дочери пришлось продать свой «фольксваген-жук». Хульда бранит меня:

«Ну, все кости племяннице перемыла! Ни одному слову твоему не верю».