Владимир Соколовский - Райотдел

В седьмом часу, с первыми автобусами, он заявился домой. Сидя на холодном сиденье, проклинал все, вся, себя в первом числе: надо же было напиться, хороводиться с тюремной девой, ночевать в чужой квартире, заявляться в которую ему ну никак было нельзя… Да еще на путевке у таксиста стоит его фамилия. Дело не в том, что могут вскрыться обстоятельства, при которых она появилась: никто из таксопарка не станет, разумеется, звонить и доискиваться — а то, что парень оправдается теперь за любой километраж, сколько бы ни накатал за ночь — и все деньги на свой карман. А эта, из органов… Хотя — грех особенно жаловаться, она была ничего… Так и осталась там досыпать, сказав, что ключ отдаст после, когда он придет в тюрьму по своим делам. Так он ей и не открыл, что квартира — того самого парня, которого Надя вчера хотела упечь в карцер. И как она естественно приняла их в появление там! Думала, верно, что у него таких квартир даже несколько и он их использует для своих личных или служебных надобностей. Закинула ночью крючок: «Слушай, можно я здесь поживу? Ну, или в другом месте, где ты скажешь. Ты ведь мне поможешь, а?» Наивная девка. Хотя нет, какая тут наивность — ясная и твердая вера, что человеку из органо в на определенной ступеньке лестницы доступно и возможно то, что недоступно и невозможно другим. Зачем ты вообще с ней связался, дурак? Как теперь видеться в следственном изоляторе, разговаривать, ловить ее взгляды, выслушивать претензии?..

Он тихонько прикрыл за собой дверь, снял пальто, ботинки и на цыпочках прошел в комнату. Лилька спала — или притворялась. Тронул ее голову. Она открыла глаза.

— Что, пришел? Ну, отдыхай давай.

— Лиля… Справку эту… на кредит… ты прости. Я не смог… не получилось…

— Хорошо, иди, милый. Иди, отдыхай от своих дел. И не дыши на меня перегаром. И еще… еще хочу сказать тебе… знаешь, кто ты? Обыкновенная сволочь.

— Как… да ты что?!..

— То самое. Уходи же, я сказала! Довольно с меня твоих похождений.

Она кусала губы, чтобы не заплакать, не сорваться в истерику.

— Ну Лиль! Ну прости! — он упал на колени и коснулся лбом пола.

— У-ух, гад! — она встала, пошла и заперлась в ванной. Михаил разделся, не торопясь. Ну виноват, кругом виноват; так и что теперь — убиться, что ли? Нет, не дождетесь. Злоба против всего мира снова вспыхнула в нем. Он подошел к этажерке, стащил с нее томик Бунина, лег на кушетку.

«… И сердце поручика вдруг сжалось такой нежностью, что поручик поспешил закурить и несколько раз прошелся взад и вперед по комнате.

— Странное приключение! — сказал он вслух, смеясь и чувствуя, что на глаза его навертываются слезы. — „Даю вам честное слово, что я совсем не то, что вы могли подумать…“ И уже уехала…»

Он уронил книгу: голова отказывалась принимать текст. Помотал ею, приподнялся на подушке, пригрозил кому-то пальцем:

— Не-ет, врете… Я… папа Мюллер…

И повернулся на бок — так он любил спать. Надо было отдыхать, готовиться снова к работе.

Над городом разыгралась гроза. Но в каморке как было, так и осталось душно, накурено. Дождь колотил по асфальту, крупно забрызгивая мутный оконный низ, через который в носовское жилище проходил свет. На стене появились потеки.

— Дождь… все прочистит, промоет… а все равно работы будет много.

— Вроде светает, — отозвался собеседник.

Они сидели с утра: Михаил Егорович успел и вздремнуть, а когда проснулся, на столе стояла вторая бутылка. Неизвестный, однако, пил мало: еще в начале их «застолья», когда Носов сделался вдруг криклив, пытался буянить, — он поднялся и резко толкнул его на топчан. Тот ударился затылком о стену и затих, хлопая глазами. Проспавшись немного, он увидал гостя сидящим в той же позе: облокотился на стол, пальцы сплетены.

— А… ха… — захрипел бывший следователь. — Это где я? Не на том еще свете? Вроде нет, обстановка знакомая. Что же ты ждешь — эй, друг!

«Друг» вздрогнул, тяжко поглядел на него.

— Тихо. Не мешай мне.

— Тянешь… удовольствие продляешь, а?

— Дурак ты, хоть и с образованием. Надо было тебя вчера уделать. Теперь не мучился бы.

— Кто?

— Ну, не ты же… А я подумал еще — да он сам скоро умрет. Так пьет — куда с добром!

— Ну и оставь меня. Убирайся! Пил, пью и пить буду. Чего ты блажишь, пугаешь? Не боюсь я тебя. Вот выпил… и не боюсь!

— Дождь-то кончился… — человек встал, через оконный залитый низ глянул на улицу. — Кончился… а гроза не ушла, вон она, сбоку таится. Выйти не хочешь? Идем, хоть проветришься! Проводишь… пора мне идти.