Дорис Лессинг - Марта Квест

— Наша Джесмайн сейчас особенно чудит: ведь предмет ее великой любви отбыл в Испанию, — заметил, включая мотор, мистер Пайкрофт таким тоном, в котором недвусмысленно звучала ирония. Марта совсем растерялась. Уж если Абрахам не заслуживает одобрения, тогда кто же заслуживает?

— Вам не нравится Абрахам? — как-то по-детски спросила она.

Мистер Пайкрофт покосился на нее и тут же начал восторженно превозносить Аба — это-де чудесный парень, необычайно умный.

— Впрочем, — тут же добавил он своим обычным небрежным, насмешливым тоном, — нынче очень просто прослыть героем: достаточно поехать в Испанию.

Он снова посмотрел на Марту, как бы приглашая ее посмеяться вместе с ним, но она забилась в угол машины и уткнулась подбородком в свой шарф, точно ей было холодно; глаза ее были опущены, она недоуменно хмурилась.

Он молчал, выжидая, когда к ней вернется ее обычная самоуверенность и он опять увидит в ней взрослую молодую особу, ибо эта упрямая девчонка, сидевшая с ним рядом, была ему вовсе не по вкусу.

Что до Марты, то она вдруг поняла, что мистер Пайкрофт ей глубоко несимпатичен. «Все они такие, эти старики…» — угрюмо подумала она. И с чувством симпатии вспомнила Джесмайн, которая была влюблена в героя.

Наконец они подъехали к дому, где жила Марта; она открыла дверцу машины и уже собиралась выйти, вежливо поблагодарив своего спутника, как вдруг он спросил:

— Вы не согласились бы как-нибудь вечерком поужинать со мной?

Ее поразило смущенное и вместе с тем умоляющее выражение его лица. Она вспыхнула и торопливо ответила:

— Мы же, вероятно, будем встречаться на собраниях — и побежала к дому, твердя про себя: «Гнусный старик». Она так и не обернулась, лишь услышала, как после долгой паузы заскрежетали тормоза машины. «Омерзительный, грязный, противный», — со злостью твердила она, уже очутившись у себя в комнате; бедный мистер Пайкрофт казался ей типичным старым развратником. Но в руке у нее был журнал «Нью стейтсмен», и Марта, подойдя к телефону, попросила передать миссис Андерсон, что она заболела и не сможет поехать с Донаваном на вечеринку.

Затем она легла в постель и стала читать журнал; она уже решила прекратить подписку на «Обсервер» и выписать вместо него «Нью стейтсмен». Пожалуй, будет неправильным сказать, что она читала его, ибо, к сожалению, лишь немногие люди действительно читают журналы, газеты и даже книги. По мере того как Марта переворачивала страницы и содержание печатных строк без всякого усилия проникало в ее сознание, на душе у нее становилось все теплее и спокойнее — ведь здесь говорилось как о чем-то давно известном о тех идеях, которые она защищала долгие годы, пугаясь собственной дерзости. А сейчас она точно окунулась в родную среду, почувствовала себя членом какого-то братства. Отложив журнал, она не смогла бы толком сказать, о чем же она читала, какие факты были там изложены, и все-таки блаженно вздохнула, вытянулась на кровати, стала грызть шоколад и мечтать о большом городе — не важно каком, ибо это мог быть и Лондон, и Нью-Йорк, и Париж, и даже Москва, как они описаны у больших писателей; и в этом городе жили люди, в которых не было ничего лживого, циничного, унижающего (как у мужчин, которых она видела сегодня днем), не было суетливости и напористости (как у тех женщин), — то были люди, тепло и искренне относящиеся друг к другу.

Эта мечта переросла в другую, давнюю и заветную мечту Марты о золотом городе, — до сих пор ей представлялось, что он находится где-то между их домом и Дамфризовыми холмами (пока что тут жили африкандеры), мечту о городе с белыми колоннами и широкими улицами, обсаженными рядами деревьев, о прекрасном городе с четырьмя воротами, где белые, черные и коричневые люди живут как равные, где нет места ненависти и насилию.

Под утро Марта проснулась от ощущения холода — она совсем закоченела — и подошла к двери в сад, которая простояла открытой всю ночь. Девушка прислонилась головой к притолоке и, вздрагивая от озноба, залюбовалась усеянным звездами небом. Луны не было. На улицах царила тишина. Вдруг откуда-то донеслось цоканье копыт. Показался маленький белый ослик, запряженный в тележку молочника, которая катилась, дребезжа бидонами, а позади нее бежал оборванный мальчуган лет семи и так громко стучал зубами, что этот звук доносился до Марты даже сюда, через весь сад, и ей казалось, будто мальчик роняет на ходу камушки. Марте стало грустно и тяжело; и то, о чем она размышляла засыпая, представлялось ей сейчас просто вздором: если даже в мире и произойдут какие-то перемены, то совершат их не те люди, с которыми она познакомилась накануне, и при мысли об этом ей стало еще тяжелее. Она закрыла дверь; поскольку уже четыре часа, а к восьми ей надо быть на работе, глупо ложиться спать, решила Марта. Лучше почитать что-нибудь; и она стала рыться в книгах, лежавших грудами на туалетном столике, на обеденном столе и даже на полу. Она искала чего-нибудь такого, что отвечало бы ее состоянию, где говорилось бы и о несчастном чернокожем мальчишке, и об ее собственном безгранично мрачном настроении (которое, как ей было хорошо известно, могло в любую минуту превратиться в столь же безграничную радость), и даже о той малосимпатичной, ни во что не верящей группе людей, которых Джосс вполне заслуженно презирал. Ей хотелось найти объяснение всему этому. Однако названия книг, которые она сейчас перебирала, казались Марте бесцветными, а то, что говорилось в них, не имело никакого отношения к ее жизни. Когда взошло солнце, Марта лежала одетая на полу и переписывала названия книг, рекламируемых в «Нью стейтсмен», — они представлялись ей достойными внимания хотя бы уже потому, что упоминались в этом журнале и на них как бы падал отблеск его славы.