Дорис Лессинг - Марта Квест

— Дети — это такая обуза, верно?

Ей казалось, что она пошутила мило и весело, а на самом деле всем стаю не по себе.

Вскоре на веранде, окружавшей большое школьное здание, показались три женщины, сопровождавшие — вместе с двумя нянями туземками — целый выводок детей; вся эта компания спустилась на лужайку в сотне ярдов от той, где находилась Марта, затененную огромным деревом с блестящей кроной. Как только появились женщины, голоса мужчин, беседовавших с Maртой, зазвучали громче, выразительнее: она смущенно, но решительно отвернулась в шезлонге, с напускным равнодушием делая вид, что это ей совершенно безразлично. И все-таки она продолжала наблюдать за суетившимися, распекавшими детвору женщинами — глаза Марты были словно прикованы к этой группе, на которую она смотрела со все возрастающим ужасом. И она сказала себе: «Ни за что, ни за что на свете, уж лучше умереть». И она откинулась в шезлонге с напускным равнодушием.

Миссис Пайкрофт, миссис Перр и миссис Форестер наконец присоединились к мужчинам и со смехом — все вместе и каждая в отдельности — принялись извиняться за то, что так долго пропадали: столько хлопот с этими детьми! И пошли подробности (сообщавшиеся таким тоном, точно во всем были виноваты мужчины): о том, как Джейн не захотела кушать, а Томми капризничал и всех измучил. Мужчины вежливо слушали, удобно расположившись в шезлонгах, но им недолго дано было наслаждаться покоем — зачем-то понадобилось переставлять стулья, и потом все долго рассаживались. Марта слушала и все больше настраивалась на враждебный и критический лад: женщины казались ей неприятными и глупыми — ну зачем так суетиться и вечно быть всем недовольными! Марта держалась настороже, точно одно их присутствие уже чем-то угрожало ей.

Она оглядела их платья, как учил ее Донаван, и сразу поняла, что здесь подходить с требованиями Донавана нельзя. Все они были чем-то похожи друг на друга, но чем — Марта и не пыталась определить: просто они были смешны, вот и все. Они не принадлежали к типу ярко выраженных домашних хозяек, каких полным-полно в «провинции»; не принадлежали и к числу модниц, ибо моду они явно презирали. Платья на них были яркие, аляповато отделанные и слишком длинные по сравнению с тем, что носили в этом году; у одной волосы были стянуты в пучок, у другой — уложены косами вокруг головы, у третьей — коротко подстрижены, и все это с претензией на привлекательность; на них были яркие бусы, а платья отделаны вышивкой — и Марта вдруг заметила, что пальцы ее теребят вышитый пояс и шарфик, которые стали почему-то стеснять ее.

Слуга-туземец выкатил на лужайку чайный столик, уставленный чашками; началось разливание чая, и хозяйка стала предлагать гостям чай, тарелочки с пирожными. Марта шутила; она закурила сигарету, пояснив, что хочет похудеть. Женщины, окинув ее критическим взглядом, сказали, что в ее возрасте это смешно; потом посмотрели на мужчин, ища у них поддержки, но не получили ее. А потому их едва ли можно было винить за то, что, когда они снова заговорили, голоса их звучали резковато, — в глазах Марты читалась уж очень придирчивая критика, даже осуждение. Да к тому же она, как видно, была на стороне мужчин, точно была уверена в их поддержке.

С появлением женщин интеллект сразу вступил в свои права: Марте сообщили, по каким дням происходят собрания, как зародился «Левый литературный клуб», какой смелый, решительный и дальновидный человек некий мистер Голланц, а также, что «мы» по мере сил и возможностей стараемся помогать Испании. Но не успел начаться разговор, как с лужайки, где играли дети, донесся рев, и все три женщины разом кинулись их разнимать, хотя при детях находились две няни-туземки, которые, казалось бы, вполне могли справиться с ними. Все три женщины вернулись, на ходу извиняясь, каждая твердо взяла в руки оборвавшуюся было нить разговора, завязалась общая беседа, но из нее так ничего и не вышло: то кто-нибудь из детей прибегал с криком: «Мама, мамочка!», то одна из женщин, а то и все три вдруг считали необходимым мчаться к детям.

А в душе Марты гневный и страстный голос все громче и громче твердил: «Нет, я не буду такой». Ведь если сравнить этих ученых дам, в голосе которых и в каждом движении чувствовался, однако, какой-то протест (но вот против чего?), с нетребовательными женщинами провинции, которые, предоставив мужчинам болтать о своем, жили в собственном мирке, ограниченном пределами стряпни и дома, если сравнить их — сразу станет ясно, кто приятнее. И если девушка, как, например Марта, решила не принадлежать ни к той, ни к другой категории, чего же удивляться, что она несчастна, ожесточена и преисполнена решимости добиться своего?