Елена Токарева - Иероглиф

Сципион пропустил мальчика вперед. Мальчик сделал шаг и дисциплинированно остановился. Затем сделал шаг в сторону, приставил ножку к ножке и вдумчиво поклонился, сложив ладони на груди. И замер. Как фарфоровая статуэтка.

На вид я дала бы ему восемнадцать лет. Но оказалось, что он старше меня: ему было уже двадцать пять и он закончил университет.

Это и был мой учитель китайского языка, Дун Дешин.

– Зовите меня просто Влад, – сказал он на правильном русском языке.

Сципион торопливо пожал китайцу руку и удалился. Китаец еще некоторое время осматривал свою руку, будто на ней остались следы рукопожатия.

Затем он стряхнул с себя оцепенение и снова мне поклонился. Я поняла, что такая у него отбивка такта. Музыкальная пауза.

Китайский Влад сказал, что работает в Чайна-тауне. Его родители, китайские оппозиционеры, еще при Мао бежали из Китая (совершили опрометчивый поступок – сказал юноша), очень сложным путем добрались до России. Его они родили уже здесь.

– Для начала мы с вами будем учить поклон. Много разнообразных поклонов. Это обязательно. Вам придется кланяться всю жизнь. Кланяться надо священному дереву, священному изображению Будды, кланяться вышестоящим, старшим по возрасту, учителям, врачам. Если стоишь на низшей ступени общества и молод, тебе придется кланяться всем. Поэтому позвоночник надо тренировать. Он должен быть гибким. Коленные суставы сгибать нельзя. Они должны быть прямые, твердые. Вот так. – И Дун Дешин сделал еще раз шаг в сторону, снова прижал ладошки к груди и поклонился. Головка его, аккуратно причесанная, с ровненьким проборчиком, ушла вниз и там задержалась на несколько секунд.

– А если я не хочу кланяться, а хочу чувствовать себя равной другим людям, как гражданин? Во Франции, где я училась, все равны. Закон для всех одинаков.

– Россия – не Франция. А Чайна-таун даже не Россия. Чувство иерархии у китайцев врожденное. Осознание природного неравенства обеспечивает стабильность китайского общества, точно так же, как и в семье. Ведь вы подчиняетесь воле своего отца?

– В основном воле матери, – механически произнесла я.

– Это одно и то же. А она подчиняется воле отца. Вот глубокий поклон, – сказал Дун, поклонившись еще раз. – Так кланяются очень уважаемым людям.

– А как с первого взгляда узнать, какой именно человек является глубокоуважаемым? Ну, чтобы не сделать опрометчивого, слишком глубокого поклона? – спросила я.

– Глубокоуважаемых в Китае можно узнать сразу. По одежде. И по поведению. Глубокоуважаемый человек никогда не забудет надеть на себя хороший, хотя, возможно, китайского производства костюм. На лацкане у него будет прикреплен личный пропуск в офис. У него будут чистые блестящие ботинки и безупречная рубашка. Он никогда не выйдет из машины сам, он обязательно дождется, когда ему откроют дверь и помогут выйти. Он сам не будет толкать дверь или дергать ручку – за него это сделают другие. Его всегда пропускают вперед. Ему оставляют лучшие места за столом и на зрелищах. Вы никак не ошибетесь. Глубокоуважаемый китаец все сделает для того, чтобы его глубоко уважали.

Дун Дешин меня успокоил. И я принялась кланяться, пока у меня не заболела спина.

Первая часть урока прошла увлекательно. Такой лапши мне еще никто на уши не вешал.

Потом был маленький перерыв. И я провела Дуна по нашей квартире. Я показала ему мамину гордость – старинные китайские вазы, бело-синего рисунка. Китаец внимательно рассматривал две вазы, которые стояли по обе стороны от дверного проема, как часовые. Он наклонил голову и долго всматривался в их темную глубину. Вазы были чуть более метра в глубину, однако очень тяжелые. Внешне ничего особенного в них не было. Никаких драконов, никакой китайской экзотики. Но мать сказала, что каждая из них стоит примерно полмиллиона долларов.

– Это вазы династии Мин, – наконец уверенным голосом сказал Дун Дешин. – Это очень дорогие и очень старинные вазы. Им по пятьсот лет. Внутри них тоже есть рисунок. А как это сделали китайские мастера – понять очень трудно.

– Когда у меня не будет денег на жизнь, я их продам, – сказала я.

Дун Дешин одобрительно кивнул головой. Ему нравился ход моих мыслей.

– Они бесценны, – сказал он. – Их цену определить невозможно.