Макс Олин - Иероглиф Кальвина

Отключи мемокамеру. Вид у меня сейчас не из лучших.

Уже почти утро. Я опять видел этот сон.

Да, я же еще не рассказывал тебе о нем…

Немножко отдышусь. Лина спит.

Ей в отличие от меня не снятся кошмары.

Вот и хорошо. (пауза) Умылся. Теперь полегче.

Первое утро очередного корабельного месяца. Рано или поздно кто-нибудь посмотрит старые записи и скажет, что капитан «Меркурия» окончательно спятил.

Может быть, это важно. Я не знаю. Ладно… (вздыхает)

Мне снится один и тот же сон. Вот уже несколько ночей подряд, (долгая пауза)

К черту его! Спокойной ночи! (смех).

Запись от 452.1, Виктор Кальвин. 4:57 мемокам

Мы опоздали. На столетие, может быть — больше.

Эта земля была мертвой. Высохшей, как старые кости, облизанные огнем. Песок и пепел, тени и пыль. Будто узловатая рука смерти ласково провела по всему, что цвело, дышало и суетилось, и оставила после себя лишь скупые, невесомые макеты из праха.

На планете почти не осталось кислорода. Ядовитый дым плавал над городом, закрывая от солнца прокопченные скелеты зданий. Казалось, если этот сумрак схлынет, настигнутый свежим ветром, вместе с ним исчезнет и мираж бесконечного могильника, и беззвучный шепот тех, кто здесь жил.

Если бы Лина не предложила исследовать один из старых домов, я просто постоял бы немного рядом с пассажирским ботом, созерцая пустоту снаружи и слушая пустоту внутри, а затем покинул это место, пока призраки не сожрали мою душу.

Старый дом был вылеплен из праха чьей-то мечты. От прикосновения Лины дверь его растаяла, превратившись в белесый дымок.

Внутрь входить не имело смысла. Мы ведь не герои. Мы всего лишь военные торговцы и совсем немножко исследователи.

Наш товар больше никому не нужен.

«Они все умерли, — прозвучал в наушниках голосок Лины. — Целая планета». Увидела ли она сквозь зеркало гермокостюма, как я кивнул? Вряд ли.

А несколько шагов спустя у корней мертвого дерева, похожего на засохшую чернильную кляксу, мы нашли Хола…

Я живу в космосе.

У меня есть любимая женщина, дом и работа. Все, что нужно человеку, правда?

Почему же мне тогда так плохо? Отключи мемокамеру, ненавижу наблюдать свою рожу на экране. (экран гаснет)

Лина любит называть меня «человеком со смешным орлиным носом» или просто Орлиный Нос, будто индейцы. (смеется)

Отключи насовсем. Опять этот сон. (вздыхает)-

Мне тяжело и дурно. Сон… Планета…

После нее мне стало еще хуже. Все давит… Душит, как петля на шее. (пауза)

Этот пришелец мне не нравится. Пришелец…

Словечко со Старой Земли, ставшее сленговым.

Мы сами к нему пришли… Мы — пришельцы.

Несу чушь…

Запись от 452.2, Виктор Кальвин, 4:57 мемокам

Хол расположился под тем деревом в позе лотоса, прикрытый истлевшими обрывками одежды и вооруженный небольшим кинжалом из серо-зеленого металла.

Его проверили на наличие «агрессивных бактерий», а затем переправили на «Меркурий», в каюту, которую наспех переоборудовали в некое подобие «планетарной среды». Впрочем, поселили — это громко сказано. Скорее посадили в угол, словно элемент интерьера или экзотические растение. Жилистое, узловатое, как пень, с твердой коричневой кожей и полным отсутствием волос существо. Он дышал очень слабо и смотрел в пустоту невидящими белыми глазами, будто находился где-то очень далеко, а всё, что сейчас с ним происходит, не имело никакого значения.

Идея назвать его Холом пришла в голову Лины. В ее родном английском это слово ассоциировалось с «hollow» — пустотой, и «holy» — святостью.

Самурай в молитве или святой отшельник?

Вряд ли он обрёл покой среди изъеденной огнем Нирваны. Скорее он был мертв в гораздо большей степени, чем его сородичи, от которых не осталось ни следа. Сожженная душа.

Хол — пустышка.

— Интересная штучка, — произнесла Лина, вращая в руках его нож. — У меня такое ощущение, что он хотел умереть под тем деревом… Видеть гибель целого мира — это страшно. Почему он просто не убил себя?