Елена Токарева - Иероглиф

О, господи! Какой адский труд что-то лечить! Это нудное тяжелое занятие. Оно становится намного веселей, если начать изводить медсестру и доктора. Например, когда сестра вводит шприц в локтевой сустав, нарочно дернуть рукой или упасть в обморок.

– Что она делает! – кричит медсестра и роняет поддон со шприцами. – Держите ее! – шепчет она с ненавистью ко мне. И эта ненависть добавляет мне сил жить и бороться. Я разражаюсь плачем. На сестру укоризненно смотрит врач и говорит ей с чувством, что она жестокая к этой бедной девочке. А «бедная девочка» – она пьет отрицательную энергию из людей, которых она неимоверно раздражает. И, подобно грибам, которые растут, поглощая радиацию, постепенно выращивает новые клетки, аккумулируя чужую злость в свое выздоровление.

Для того чтобы жить полноценно, чтобы летать, мне нужно постоянно с утра до ночи испытывать полную гамму чувств: от восторга любви до ненависти. Мне нужно сиюминутно вызывать в людях чувства. Внутри меня живет убеждение, что если хоть на минуту оставить людей в покое – они забудут про меня… А люди должны все время замечать меня и помнить обо мне, даже когда я отсутствую. Особенное родство я ощутила с чувством страха. Ах, не было ничего ярче чувства страха. Тогда на горе, перед столкновением, как вспышка молнии, которая прошла через мозг и душу. Была смерть. Небытие. А потом – возвращение к жизни. Когда откачали. Волшебное чувство.

Славик Ливеншталь оказался родственной душой. Кроме того, что он любил демонстрировать шрамы, Славик вообще на всю катушку любил эту внешнюю раздражающую жизнь. Через его большую рыхлую душу ежедневно ходила туда-сюда шумная цветная улица. Развеселые качели. Расписные карусели. Он, как ребенок, требовал поминутной заботы и напоминал о себе. Это было его нутряной потребностью. И он никогда от этого не уставал.

Пока Юленька, то есть я, лежала в госпитале, Славик все время меня развлекал. То катался под окном на велосипеде с одним колесом – как циркач. То приезжал на ослике, украшенном розовой шляпкой. То пел серенады.

Госпиталь привык к этому идиоту.

К моменту моей выписки из госпиталя Славик сдержал слово, но не то, которое дал папе, а то, которое дал Сципиону: он подарил мне самолет. Это был немецкий А 210, Aquila, легкий двухместный самолетик семиметровой длины. На таких летают по просторам Европы зажиточные профессора европейских университетов, живущие в Швейцарии, а преподающие во Франции или Испании. Максимальная скорость полета у него двести сорок километров в час. И он беспосадочно и без дозаправки может пролетать больше тысячи километров. Самолетик был серебристо-изумрудного цвета, с закрытой герметичной кабиной. Игрушка, а не самолетик.

Я была в восторге! Свой самолетик! Да Господи! Разбиться на своем собственном самолете – это же по-настоящему круто! Об этом написали бы все газеты. Но летали на этом самолете Сципион и сам Славик Ливеншталь. Они летали и веселились, как дети, по окрестностям Лиона и Парижа.

Папа, узнав про самолет, так долго кричал, что убьет Ливеншталя, что тот поверил. И старался не попадаться папе на глаза.

Сципион прочно взял Славика Ливеншталя в свои лапы. Главное было, отвезя мое тело в школу (теперь я уже не жила в интернате), застукать Славика дома, пока он не удрал в притон.

Обычно Сципион звонил своему подопечному часов в одиннадцать утра, прямо из машины. Славик радостно рапортовал:

– Счас я очень занят. Счас освобожусь – позвоню. – Это значило, что Славик ушел в виртуальное казино.

Славик, ежели ему было лень ползти в игорный притон, играл виртуально. Везло ему поразительно. По стопроцентной формуле: дуракам – счастье.

Но Сципион уже понял, что Славик разбазарит все деньги, которые зарабатывает его жена на тягловой авиации, и решил повернуть поток в привычное для себя русло. А русло это было узкое, сырое и темное. Иначе говоря, сыскное и компроматное.

С утра он командовал Славику, куда они пойдут, куда полетят и что будут делать. Ливеншталь, радостный щенок, лаял у ног Сципиона, будто у ног хозяина, и крутил хвостом. Для Ливеншталя это было огромное благо – обрести руководителя. Потому что он хотел только играть в опасные игры, а в остальное время, если ему не подсунуть экстримальное занятие, он погружался в прострацию и нюхал кокаин.