Маргерит Дюрас - Модерато кантабиле

— Я пошла, — проговорила она.

— До завтра.

Он проводил ее до двери. В кафе входили все новые посетители, группами, торопливо. Вслед за ними появился мальчик. Подбежал к матери, взял за руку и решительно потащил за собой. Она последовала за ним.

Он рассказывал ей, что завел себе нового приятеля, не удивляясь, что она ему не отвечает. У пустынного пляжа — было позднее, чем накануне, — малыш остановился, чтобы посмотреть на бившиеся о берег волны, довольно сильные в тот вечер. Потом снова отправился в путь.

— Ну, пошли же.

Она не спускала с него глаз и тут же послушно последовала за ним.

— Как ты медленно идешь, — захныкал он, — а я уже замерз!

— Я не могу быстрей.

Она прибавила шагу, как только смогла. Ночь, усталость и детство заставили его прижаться к ней, своей матери, так они и зашагали обнявшись. Она плохо видела вдалеке, потому что была пьяна, и старалась не глядеть в сторону конца Морского бульвара, дабы не пасть духом при виде долгого пути, который им предстояло преодолеть.

— Так не забудь же, — напомнила Анна Дэбаред, — это значит, умеренно и певуче.

— Умеренно и певуче, — послушно повторил мальчик.

По мере того как лестница поднималась все выше и выше, в небе со стороны южной окраины города вырастали подъемные краны, все, как один, производя совершенно одинаковые движения, хотя из-за разного ритма то и дело перекрещивались друг с другом.

— Я не хочу, чтобы тебя снова ругали, иначе я умру.

— Мне тоже неохота. Умеренно и певуче. Мимо окна последнего этажа проплывает сочащийся влажным песком гигантский ковш — зубы оголодавшего зверя смыкаются вокруг жертвы.

— Это музыка, без нее нельзя, ты должен учиться играть, договорились?

— Хорошо…

Квартира мадемуазель Жиро располагалась достаточно высоко, на шестом этаже многоквартирного дома, так что за окнами далеко-далеко было видно, море. И ничто, кроме кружащих чаек, не отражалось в глазах малыша.

— Ну так что, вы уже знаете? Да-да, представьте, убийство, на почве любовной страсти… Присаживайтесь, мадам Дэбаред, прошу вас.

— Так что там такое случилось? — поинтересовался малыш.

— Не будем терять времени, лучше сыграй-ка мне поскорей свою сонатину, — перебила его мадемуазель Жиро.

Мальчик усаживается за пианино. Мадемуазель Жиро рядом с ним, с карандашом в руках. Анна Дэбаред устраивается чуть поодаль, у окна.

— Итак, сонатина. Эта прелестная маленькая сонатина Диабелли, ну же, давай. Кстати, скажи-ка, а какой у нее размер, у этой нашей милой маленькой сонатины? Я жду.

При звуках ее голоса ребенок сразу весь как-то съежился. У него такой вид, будто он размышляет, спокойно, не спеша, потом отвечает, судя по всему, намеренно неверно:

— Умеренно и певуче…

Мадемуазель Жиро скрещивает на груди руки, смотрит на него, вздыхает:

— Он делает это назло. Других объяснений и быть не может.

Мальчик, как всегда, сидит не шелохнувшись. Крепко сжав на коленях кулачки, он, словно приговоренный, ждет казни, утешаясь разве что ее неотвратимостью, собственной правотой да еще тем, что это повторяется из раза в раз.

— Надо же, а дни-то становятся все длинней и длинней, — тихонько вставляет Анна Дэбаред, — прямо на глазах.

— Да, так оно и есть, — соглашается мадемуазель Жиро.

Солнце, появившееся повыше, чем в тот же час на прошлом уроке, с неопровержимостью подтверждает ее слова. К тому же день выдался такой теплый, что небо даже подернулось дымкой, конечно совсем легкой, едва заметной, но все равно преждевременной для этого сезона.

— Я жду ответа.

— А может, он просто не слышал?

— Да полно вам, все он отлично слышал. Вы, мадам Дэбаред, упорно не хотите взять в толк, что он делает это назло.

Мальчик чуть поворачивает голову к окну. И так и замирает, косясь в сторону, разглядывая на стене муаровую рябь от солнца, отраженного морем. Только одна мать может видеть его глаза.

— Ах ты, бесстыдник мой маленький, сокровище мое, — едва слышно шепчет она.

— Четыре четверти, — произносит мальчик без всяких усилий, опять не шелохнувшись.

Глаза его в этот вечер почти цвета неба, с той лишь разницей, что в них еще играют золотистые отсветы волос.

— Придет время, — заверяет мать, — он все выучит и будет отвечать без запинки, непременно, просто надо немного подождать. Пусть даже ему и не хочется, все равно выучит.

И смеется — весело, беззвучно.

— Вам должно быть стыдно, мадам Дэбаред, — заметила мадемуазель Жиро.