Дора Карельштейн - Дурочка

На что в Пихтовке с интересом взирали, матерились и со смаком сплевывали.

Бушевавший Иван постепенно смирился, и весёлый притон продолжил свою буйную жизнь.

«Герой» Красной Армии, обливаясь потом и наливаясь самогоном, сидел во главе стола и не жалея мата, рассказывал чудеса про жизнь в «Европах».

Однако, самое интересное заключалось в том, что количество награбленного позволило семейке поменять приоритеты.

Пьянство уступило первенство жадности.

«Доблестные победители» открыли в Пихтовке торговлю товарами, бывшими в употреблении у врага, добИтого в «собственном логове».

Как вещали репродукторы, напоминавшие формой большую чёрную тарелку и именуемые в Пихтовке «тарелочками»

У победителей, облачённых в трофейное бельё, на лицах светилось чувство собственного превосходства и нескрываемого презрения ко всем жителям Пихтовки и Берлина.

Война подняла их материальный и моральный уровень на недосягаемую высоту!

Особенно если линией отсчёта иметь в виду развалюху.

Когда мне было примерно 10 лет, в мою жизнь вошёл ещё один прекрасный человек.

Я познакомилась с Дорой Исааковной Тимофеевой, политической ссыльной, потомственной Ленинградкой, прошедшей сталинские лагеря.

Она, как и Анна Исаевна Дорфман, одарила меня своей дружбой.

Мою сестричку Броню она называла чалдонкой, имея в виду её Сибирское происхождение, а мне рассказывала, что такое на самом деле Сталин и сталинизм.

Рассказала, как и за что она попала в Сибирь.

Дора Исааковна работала в научно-исследовательском институте.

Однажды, (это были 37-е годы) мирно беседуя, одна сослуживица спросила Дору Исааковну какой бы вариант она выбрала: самой быть арестованной, или носить передачи мужу…

Так как Дора Исааковна любила своего мужа, то ответила, что выбрала бы первый вариант, если бы уж такая беда должна была случиться в её семье…

Через несколько дней Дора Исааковна Тимофеева, научный работник, биолог стала «врагом народа» и на долгие годы была оторвана от жизни и вела борьбу за выживание в среде уголовников, убийц, а также невинных, как она сама, людей.

Увы! Через некоторое время такая же судьба постигла и её мужа, и они никогда больше не встретились, так как муж живым из лагеря не вернулся.

С Дорой Исааковной мы поддерживали связь и после ссылки.

В мои лучшие годы, когда я училась в Ленинграде, она, влюблённая в свой город, вернулась из ссылки после смерти ненавистного ей тирана и снова получила возможность жить в Ленинграде. Она устраивала для нас экскурсии и дарила нам красоту этого несравненного города.

И, как в доброй сказке, она была гостьей на моей свадьбе в Ленинградском Дворце Бракосочетания на улице Петра Лаврова.

Потом не лучшие мои годы в Минске незаметно потушили переписку и я с печалью думаю о том, что никогда больше не увижу и не услышу Дору Исааковну, встреча с которой явилась вторым подарком моей судьбы.

Так получилось, что я ничего не знаю о ней. А значит, мне не пришлось быть на её похоронах, и поэтому во мне ещё долго будет жить неясная надежда на то, что она долгожитель и продолжает жить в своём любимом Петрограде.

Я не хочу наводить справки и не хочу знать, когда её не станет, или…уже не стало.

Иногда хочется не знать…

– ГОСПОДИ! Почему ты никого не карал и никого не спасал, когда дети твои миллионами истребляли друг друга?

– Я давал им свободу выбора.

– Почему допускаешь ты, ГОСПОДИ, что толпы идут за безумцами и, выполняя их волю, убивают друг друга?

– Чтобы знали, что у них есть свобода выбора!

– Не идём ли мы к концу света, ГОСПОДИ?

– НЕТ… ИЛИ ДА… смотря как, используете вы СВОБОДУ ВЫБОРА…?!

Был ещё один человек, осветивший пихтовские годы.

Каждое моё возвращение домой после уроков превращалось для меня в испытание, т.к. по дороге домой мальчишки развлекались тем, что издевались надо мной.

Не зная ещё, значения слова антисемит, они были таковыми с десятилетнего возраста.

Особенно грозным для меня был некий Гайдышев, белобрысый верзила, который на уроках стрелял из рогатки и краснел от напряжения, когда надо было сложить пару чисел.

С появлением в классе новенькой, он был приручен, превращён в Гайдышёнка, никогда меня больше не трогал и запретил кому бы то ни было обижать меня.

И всё потому, что со мной стала дружить новенькая.

Её звали Люся Курносова. Внешность у неё была необыкновенная.

Русая коса доходила до бёдер. Никто из нас никогда не видел такой красивой, длинной и толстой косы.