Дора Карельштейн - Дурочка

Неизвестно почему Хавалы угодливо им подхихикивала.

Им было смешно, что я забитая и затюканная, в драных тряпках, всегда ходила с книгой, украдкой читала и говорила литературным русским языком, ничего общего, не имевшего с пихтовской речью, которая отличалась своей особой «красотой» и состояла примерно на тридцать процентов из мата, на тридцать процентов из словечек типа:

«куды» «чо» «штоли» «дык» «насрать» «поцалуй меня в сраку» и т.д. на двадцать процентов из специальных военных заготовок:

«время военное – минута дорога» «война всё спишет» «смерть врагам!»

«враг подслушивает» «На смерть! За Родину, за Сталина!»

Не годилось спрашивать: «Куда идёшь?» Неизменно следовал ответ:

«Куды, куды, на кудыкину гору!»

Полагалось спрашивать: «Мань, (Тань, Петь, Вань) ты далеко?» Это был хороший тон, но, тем не менее, и в этих случаях шутники иногда отвечали: «далеко, отсюда не видать».

Любимым и единственным видом пихтовского искусства были, подходящие для любых ситуаций, неувядаемые частушки. Например:

Милый чо, милый чо,

Милый сердишься почо?

Или люди чо сказали?

Или сам придумал чо?

Часто изменяли уже известную песню:

…на позицию девушка, а с позиции мать. на позицию честная, а с позиции блядь.

Особенно неподражаем был мат.

Он выражал все чувства, оттенки чувств и образ мышления, являлся способом убеждения и общения, употреблялся особями обоих полов, начиная с пяти лет.

Жизнь в Пихтовке протекала на нескольких уровнях.

Граждане делились примерно на четыре группы:

Первая группа: «Элита», не по сути – по положению.

Это милиция, начальство, что покрупнее, сельпо, председатель артели, партийные боссы.

Они имели спец пайки, спец-жильё, спец законы.

Они безбожно пили, но, не привлекая внимание, а в спец– жилье или в спец кабинетах.

Вторая группа: Сибиряки. Местные жители Пихтовки.

Они не были особенно зажиточными, но имели довольно просторные избы, домашний скот, варили брагу – напиток, выросший из кваса, но не доросший до самогонки.

Его можно пить в больших пределах, что и делали.

Пили практически все, в меру своих сил и возможностей, не допиваясь до состояния алкоголиков.

Третья группа: Ссыльные. Большинство из них «благополучно» вымерли.

Остальные, как моя старшая сестра, ассимилировались и стали настоящими сибиряками с их речью и образом жизни.

Анна Исаевна сумела со временем уехать.

У меня была ещё одна старшая подруга Дора Исааковна Тимофеева, которая была политической ссыльной. Я была «белой вороной»

Четвёртая группа – последняя группа.

Это были люди, которые являлись последними буквально.

Хуже их не было.

Сюда в частности относились Иван и Марфа, которые жили на окраине в какой-то развалюхе и имели двух взрослых дочерей.

Эта семейка вызывала отвращение и насмешки у всех обитателей Пихтовки.

Там пили все вместе – родители и дочки.

Там можно было купить самогонку, и там собирались все «последние».

Потом Ивана забрали на войну и через какое-то время он начал присылать из Берлина посылки.

В Пихтовке начался ажиотаж!

Марфа и дочери стали разгуливать по деревенской грязи в сапогах и шикарных длинных ночных сорочках с кружевами, в утренних пеньюарах самых нежных тонов, поливали себя одеколоном и благоухали на всю деревню.

Пьянки и гогот в развалюхе стояли сутками.

Вскоре, однако, как и подобает, наступило возмездие!

Вернулся Иван…

Не застав, награбленное им «на поле брани» в богатых берлинских семьях, он чуть не убил трёх дам.

День Победы!

Мечта и надежда бесконечных четырёх голодных военных лет.

Жизнь, подчинённая одной фразе: «Всё для Победы!»

Он наступил, День Победы, и запомнился мне так.

У нас в избушке была печка с плитой, на которой мы готовили еду.

В холодные морозные дни мы что-нибудь стелили на плиту и сидели на ней, чтобы согреться.

Видимо 9 мая в Сибири ещё не лето. Мы, как раз, сидели на плите, когда услышали по радио сообщение о Победе.

В это время прибежала мама, чтобы обрадовать нас, а мы, заслышав её шаги, сорвались навстречу…

Мы с двух сторон ринулись на дверь, она вырвалась и по очереди ударила всех!

Мы, как горох, посыпались на пол и одновременно плакали и смеялись.

Таким он остался в моей памяти, этот день Победы!

После него особых изменений не наступило.

Жизнь в Пихтовке протекала по своим канонам, и самым большим событием было возвращение Марфиного Ивана и бои местного значения в развалюхе, сопровождавшиеся криками и матом на всю деревню.