Марат Басыров - ЖеЗеэЛ

Все это было позже – уже после того как он серьезно влетел со своим пивом. И были нешуточные разборки: его забирали прямо из квартиры и везли на очередную стрелку. Садясь в большую машину с тонированными стеклами, он гадал: вернется ли он сегодня живым или его закопают где-нибудь за Невским лесопарком? «Ты просто стой и молчи, – говорил ему бандит, державший его сторону. – Говорить буду я. Отвечай лишь “да” и “нет”, и то, только когда спрошу. Понял?»

Омар утвердительно кивал. Он был благодарен этому бригадиру и его бойцам за то, что они отбивали его от остальных. Тогда-то он и потерял первый зуб. Причем его уделали те, кто защищал, – нужно было разыграть спектакль перед жаждавшими его крови всерьез.

Наверное, это был переломный момент всей его жизни. Омар потерял не только зуб и бизнес, но и весь свой соревновательный запал. Он больше ничему не отдавался полностью. Он стал осторожен и скрытен, жаден и расчетлив, он перестал доверять людям. Но, как ни странно, Омар от всего этого только выиграл, расширив диапазон своих достоинств от загадочной глубины до холодной прагматичности.

Приходя к Евгению, я обычно заставал у него Омара – хозяин уже третий день не мог выгнать поднадоевшего гостя из своей комнаты. Новая Женина пассия в отличие от Маргариты терпеть не могла нашего общего друга, и тот отвечал ей взаимностью. Это ее безумно злило, и она устраивала безобразные сцены, доводя Евгения до истерик, а потом начинала хохотать, показывая свои мелкие хищные зубы. Кажется, она не любила никого, кроме, разве что, Алика. Когда тот приходил, она прыгала к нему на колени и, не обращая больше ни на кого внимания, весь вечер нашептывала ему на ухо.

В общем, ее присутствие вносило в Женину, а значит, и в нашу жизнь только раздор и хаос, поэтому все вздохнули свободно, когда он наконец с большим трудом от нее избавился. Это была та еще сучка, шумная и вздорная, которая еще, ко всему прочему, никому не давала. Нет, она, конечно, не обязана была давать всем подряд, но, мне кажется, даже Евгений, являясь законным обладателем ее маленького лона, и тот не получал в полной мере. Он выгнал ее без сожалений, впервые в жизни испытав оргазм от того, что дал кому-то пинка под зад.

Но и Омар ему тоже порядком осточертел. И хотя Евгений к тому времени выкупил в квартире вторую комнату и места стало вдвое больше, он принялся всячески изживать приятеля, как какого-нибудь таракана или древесного жука.

Омару, конечно, было где жить, и та женщина, в одиночку растившая троих детей, всегда была рада его грязной обуви, стоящей в коридоре ее квартиры, но вот только он все чаще надолго уходил от нее в свободное плавание. Ее дети росли, и вместе с ними росли заботы, и нужно было тащить весь этот скорбный быт, и она разрывалась, деля любовь между детьми и тем, кто когда-то посвятил ей несколько стихотворений, которые, правда, уже не грели. Слова в них постепенно теряли свое значение.

В конце девяностых у Омара случилось несколько романов, и каждый из них мог бы вылиться в нечто посерьезнее, чем просто любовное помешательство на пару-тройку недель. Он жил в квартире, окна которой выходили на Летний сад, просыпался в огромном доме элитного поселка Лисий Нос, ему приносили в постель кофе и утренние газеты, а он при этом даже не удосуживался прятать под одеяло свои большие грязные ступни. Отцы его подруг ректорствовали в университетах, заседали в Законодательных собраниях, владели сетью продуктовых магазинов, и все они души не чаяли в своих дочерях. Омар мог спокойно сделать себе будущее, оставшись с любой из них, но его, как Одиссея, тянуло в открытое море, и всем, кого он бросал, оставалось только вспоминать его высокий рост, греческий профиль и тоску, мерцающую в глазах.

Он продолжал писать, но стихи были уже не те. Казалось, он что-то потерял в погоне за неведомым, за неуловимым. Его слова, не находя опоры, повисали в пустоте или громоздились, наплывая друг на друга, образуя словесный туман, сквозь толщу которого было не видно ни зги.

По инерции он еще делал то, что его занимало раньше: например, устраивал публичные чтения, собирая под это дело всех более-менее значимых городских поэтов, и они еще с удовольствием принимали в них участие, но я видел, как что-то в нем угасало, теряло былой блеск.

Запомнился последний из поэтических вечеров, который он устраивал в одном из помещений Интерьерного театра на улице Марата. Накануне мы сидели у Евгения, и Омар заставлял меня вслух читать мои стихи, добиваясь, на его взгляд, идеальной декламации. Я начинал вновь и вновь, но ему не нравилось то одно, то другое – он все время находил какие-то огрехи и в конце концов довел меня до белого каления, так что я не выдержал и пригрозил, что вообще не явлюсь на это чертово мероприятие. Он вроде как укоризненно покачал головой. «Что?» – с вызовом спросил я. «Ничего, – ответил он. – Пойдем».