Марат Басыров - ЖеЗеэЛ

Арсений работал геодезистом при городском земельном комитете. Всю жизнь он составлял кадастровые планы участков, в буквальном смысле копошась в земле и не думая ни о какой карьере, кроме разве что поэтической. Но вот однажды ему предложили должность начальника, и он неожиданно согласился. Что подвигло его к такому повороту? Он ведь наверняка знал, что ему придется брать взятки, но не предполагал, что та нравственная платформа, выстраиваемая им всю жизнь, рассыплется под его ногами. И о каких стихах тогда можно будет вести речь?

Дальше мужика, что называется, понесло – он влюбился и ушел из семьи, в которой прожил больше двадцати лет. Арсений, конечно, страдал и испытывал такие муки, которые переживает только праведный человек, неожиданно познавший грех. Но он уже ничего не мог поделать, словно катился в пропасть, обдирая руки в безуспешных попытках удержаться. А когда женщина, к которой он ушел, совсем уже неожиданно умерла, он заболел.

Рак скосил его за год, он боролся, но все было бесполезно. Сергеев видел его примерно за месяц до смерти – бледный и худой, уменьшившийся в росте, Арсений слабым голосом читал на лито последние свои стихи, и они были до того хороши, что останавливалось дыхание.

– Хотел бы я хоть когда-нибудь написать нечто подобное, – после долгой паузы продолжил Сергеев. – Хотя бы раз заглянуть в ту бездну, где рождается такое.

– А ведь эта бездна – смерть, Коля, – сказал я. – Только не придуманная, а самая что ни на есть настоящая…

Потом он уехал в свое Житково, а я, пьяный, возвращался домой и думал об Арсении, о Сергееве, о себе, обо всех нас – таких сильных и таких слабых, таких романтичных и таких восторженных, опьяненных жизнью и раздавленных ею, смирившихся и не сдавших своих позиций. Я думал о сломанных крыльях Алика. Думал о Валере Сорине, у которого никогда их не было и не будет. И снова о Николае Сергееве, вцепившемся в инвалидную коляску, чтобы, не дай бог, не взлететь. И об Омаре, с детства боявшемся высоты, но все равно рвущимся в небо… Я думал обо всех своих друзьях, с которыми когда-то был так тесно связан, а сейчас даже не мог никому из них позвонить, словно они из живых людей превратились в персонажей одной большой книги, называемой Жизнью.

Подойдя к своему дому, я поднялся на второй этаж, открыл дверь ключом и вошел в квартиру. Тут было тихо – жена с детьми отдыхала на даче, куда я тоже собирался поехать. Дача была в том же направлении, где жил Сергеев, только гораздо ближе к городу – удобной цивильной жизни.

Пройдя на кухню, я открыл холодильник и достал початую бутылку водки. Плеснув в стакан, подошел к окну.

Двор был пустынен, легкий ветерок играл молодой листвой. День обещал быть отличным – ярким, звонким и ясным, как прекрасное стихотворение. Я выдохнул и одним глотком выпил.

Конечно, я помнил Арсения. И читал его последние стихи. И знал, насколько они хороши. Но также знал еще кое о чем. Когда в тот самый вечер, незадолго до смерти, он прочел их на лито, почти никто из собравшихся не оценил их по достоинству. В них была бездна, та самая, о которой говорил Сергеев, и Арсений парил над ней, а все остальные видели только падение.

И вдруг я понял, кто мы есть на самом деле.

Я достал мобильник и поднес к уху.

– Алло, – отозвался Сергеев сквозь гул набирающей ход электрички.

– Знаешь, кто ты? – сказал я.

– Кто?

– Ты ангел.

– Ангел?

– Да. Ангел без крыльев.

– Что?

– Но у тебя еще есть шанс.

– Ладно, я тебя не понимаю. Плохая связь. Позвони мне потом.

Я отключился и убрал телефон. На душе было неспокойно.

У меня ведь тоже он был.

Этот шанс вырастить крылья.