Питер Хёг - Тишина

Она поняла его. Он слышал это. Купол над ними сфокусировал звуки, словно они стояли на манеже. Мгновение было полнозвучным.

— Чем я могу помочь? — спросила она.

— Сними, пожалуйста, одежду.

Ее звучание погасло, как будто ее ударили железным прутом по голове.

Он снял пиджак. Начал расстегивать брюки. Действовала у него только правая рука. Стоящая перед ним женщина напоминала лунатика.

— Мы поменяемся одеждой, — продолжал он. — Это единственный выход. На улице стоят две полицейские машины. Машинами тоже поменяемся. Тебя отвезут под домашний арест в Аудебо. Когда вы будете на месте, ты во всем признаешься. Меня же повезут в город. Я найду способ, как от них избавиться.

Она не двигалась. На нем остались только трусы-боксеры. Медленно нарастало ощущение совершаемого святотатства.

— Ты, похоже, совершенно не в себе, — заметила она.

Он почувствовал полное спокойствие — как перед крупным блефом в покере. Настроился на женское. На то, что, если будет необходимо, он потеряет все.

— Эти ребята на улице, — продолжал он, — полицейские, они не видели тех, кто забрал Клару-Марию. А я видел. Это не добренькие старички и старушки. Это злой король и злая королева. Детей никто и не думает возвращать. Их увезут.

Она пристально смотрела на него. Потом подняла руки и расстегнула первую пуговицу.

— Отвернись, — сказала она. — И закрой глаза.

Отвернувшись, он прижался лбом к ароматному дереву исповедальни.

Он настроил слух на ее наготу, на ее кожу. Ему не нужно было видеть ее, чтобы утонуть в ней. Это было одно из примиряющих с действительностью преимуществ такого слуха, как у него. Можно встать перед дверью в женскую раздевалку в бассейне и увидеть все, что внутри.

— Заткни уши, — сказала она. — Или все наши договоры отменяются.

Он заткнул уши.

Она похлопала его по плечу, он обернулся. На ней была его одежда. Стине более, чем когда-либо прежде, походила на саму себя. Пиджак, рубашка и брюки подчеркивали ее женственность. Есть люди, суть которых не может скрыть никакая одежда.

Он надел ее блузку, затем голубой халат, он поймал свое отражение в окне, выходящем во двор, потом заправил волосы под платок.

— Солнечные очки? — попросил он.

Из стоящей на полу сумки она вытащила солнечные очки и маленькое зеркальце.

Если бы в его распоряжении было двадцать минут и гримерный набор, он смог бы как-то изменить свое лицо. Теперь же не оставалось ничего иного, как спрятать его. Он надел солнечные очки, нашел в сумке носовой платок, развернул его и прижал к лицу, как будто хотел сдержать рыдания.

Он надел ее сандалии, у них был один размер. Его всегда восхищали ее ступни — большие, сильные, плоские, пальцы впереди расходились веером, он слышал, как много она бегала босиком в детстве — по полянам Скагена, по паркетным полам в «елочку», по утрамбованным газонам и частным пляжам. Он бросил последний взгляд на костыли. И они со Стине пошли.

Несмотря на боль, он погрузился в свою женственность. Почувствовал яичники. Ощутил тяжесть женской походки, упругость шага, легкое покачивание бедер. Она открыла дверь. Во дворе их встретил порыв ветра.

— Это черт знает что, — сказала она.

— Ты очень убедительно выглядишь, — отозвался он. — Очень по-мужски. За дверями стоит мой чемодан. Возьми его в руки. Иди так, как будто он тяжелый. Когда женщины и мужчины несут что-нибудь тяжелое, их походка похожа. Приподними чемодан, чтобы он частично заслонял тебя. Садись на заднее сиденье и не разговаривай с ними.

— Это плохо кончится.

— Это обречено на успех. Это архетип успеха. Как в «Фиделио». [86] Опера Бетховена (1814). Она ищет своего возлюбленного в подземном мире. Переодетая мужчиной. Когда влюбленные действительно становятся близки, им приходится открыть противоположный пол в самих себе. По другую сторону этого путешествия они обязательно воссоединятся.

— По другую сторону я больше никогда тебя не увижу.

— Ты сбежишь от них. Ты убедишь африканку и Франца Фибера. Они мои верные помощники. Вы возьмете машину. И заберете меня в Государственной больнице. Через час.

Синяя Дама, похоже, ждала их. У бассейна. За кустами. Прислушиваясь к воде. И вот они оказались перед ней.

Она оглядела их. Впервые за все время он услышал, что она потеряла равновесие и действительно потрясена. Но почти мгновенно тишина восстановилась.

Она не будет кричать. Вот сейчас она повернется, пересечет двор и позовет Мёрка, никак не нарушая всеобщего спокойствия. Как только она повернется, он завяжет ей рот платком. Это будет еще один шаг к этическому упадку — применение грубой силы по отношению к пожилой даме и настоятельнице монастыря. Но другого выхода у него просто нет.