Андрей Кучаев - Sex Around The Clock. Секс вокруг часов

Как получалось, что люди, начиная каждый новый день с намерения совершить Нечто Великое, вечером выясняли, что всего-навсего выдали замуж дочь, купили бизнес, схоронили мать, дали умереть брошеному отцу, забыли в хосписе бабку, отдали в чистку ковер, бросили в наркотической коме сына… Чтобы начать наутро все сначала.

Если новой эпохе суждено грянуть, она должна начаться с чумы, голода, мора пострашнее СПИДа.

Все должно измениться и заставить измениться эту тупую скотину – человека.

Мне захотелось проклясть кого-то конкретно. И я прошептал: «Будь ты проклят, Леонардо Да Винчи со своей Моной Лизой!»

Мне стало чуть легче. Костяной стук, который могли издавать только скелеты в пляске при луне, вернул меня к соснам и свету на седой траве.

Громко щелкали шары в бильярдной – там запозднились заядлые игроки, я поймал себя на мысли, что впервые в жизни сама мысль об игре казалась мне омерзительной.

Ночевал я у себя, тут же в «Бору». За мной в поселке был закреплен коттедж на двоих с одним из технарей-компьютерщиков. Я не хотел выделяться, чтобы не светиться излишне – клерк и клерк, как прочие. Мы называли эти бунгало «дачами». Спал великолепно, надышался скипидара.

Утром ко мне, прямо в «Бор», заявился сын. Думаю, дядька знал, что он приедет. Сын уже добыл у обслуги пива и теперь сидел в моей комнате, развалясь и хлебая из горлышка. Он ожидал разноса, поэтому пробовал наехать на меня сам.

– Знаешь, что твои псы устроили мне шмон в аэропорту? Вывернули карманы! Я приехал без копейки!

– Это не мои проблемы, – сказал я. – Думаю, карманы у тебя были такие же пустые до шмона. «Мои ищейки» на мелочи не размениваются. Что у тебя еще?

– Мне нужны деньги.

– При чем тут я?

– Из-за тебя и твоих опричников меня не издают! Ни здесь, ни на Западе! Я мог бы стать миллионером!

– Это к Галкину с такими вопросами. Еще что?

– Ты еще издеваешься?

Я еле сдерживал бешенство. «А что, если этот сопляк, мой отпрыск, еще и „нетрадиционной ориентации"?» Я отмахнулся от этой мысли. «Да откуда? Я бы знал!»

«А почему ты так всполошился? Ты допускаешь эти вольности где угодно! Даже на самых верхних этажах власти! Ты – современный человек! А собственного сына…» «Я бы застрелил собственного сына, как Тарас, если бы узнал! Если бы…» Его голос вернул меня на землю.

– Все знают, что я сын известного человека. Я не могу ходить без бабок. Я бываю в серьезных местах, встречаюсь с серьезными людьми! Отстегни мне, сколько положено! Как другие отцы! Я еще учусь! Мне что, в палатку идти торговать?

– Я подрабатывал переводами. Ты учил итальянский, помимо прочего. Я выкинул кучу денег на твои уроки!

– Сейчас полно рвани и с итальянским! И с английским! Я пробовал! – он заметно опьянел, я опасался сцены с мордобоем. Не было желания пока «вздуть» его.

«Ни копейки не дам! – подумаля. – Пусть идет грабить».

– В таком случае иди на панель! – вырвалось у меня. – Мужики теперь тоже в ходу!

– Ах, ты так!? Хорошо же! – и он вскочил и схватил меня за ворот рубашки. Дорогая рубашка «Марко Поло» затрещала. – Я убью тебя!

– Попробуй, что ж…

Мы стояли лицом к лицу, как когда-то, крепко схватившись. Нельзя было и понять, что это – объятия или борьба.

Мне трудно описать, что я почувствовал. «Убить легко, но даже это у тебя не получится. А вот у меня…»

Глаза его меня поразили. Вот – глаза. Это были нехорошие глаза.

Я отпустил его, он неохотно отнял свои руки.

– Убивай, – сказал я. – Могу одолжить пистолет. – Я достал Макарова из ящика и положил на стол. Чего-то я в последнее время частенько стал играть в эти игрушки. «Лечиться надо».

Мой Сережка отошел в угол и заплакал. Пить он никогда не умел.

Я понял, он плакал от стыда. И он понял, что я понял. Вот что я прочел в его глазах: он готов был не убить, нет! Он просто хотел меня, примитивно, как в тюрьме. Там называют такое – «опустить». Он хотел этого долю секунды, но отступил только потому, что был слабее. И когда я вынимал пистолет, он понял, что я мог его убить в ту минуту. Хотел его убить. Потому что даже в мыслях допустить такое, что он допустил – смертельное оскорбление для мужчины. И то, что мужчина – отец – делает это оскорбление несмываемым. В эту минуту он потерял отца, я – сына. «Проклятый век! Проклятые сердца!» – как-то «ходульно» подумал я, перефразируя выжженое каленым железом на сердце века.

Я отвернулся, чтобы не видеть его слез. И чтобы он не увидел моих.

У него слезы выдавило бессилие одолеть отца.