Юля Панькова - Война не Мир

― Ешь! ― приказал мне слепец, шурша своим гамбургером. Я гадала, не пора ли включить диктофон. Говорят, у слепых тонкий слух.

Немного почавкав салатными листьями и огурчиком, он отложил свой фаст-фуд мимо тарелки и вытер губы.

― Все готово? ― спросил он.

Я потерлась лодыжкой о его ногу. Интересно, думала при этом я, какого цвета его носки. Я готова была поклясться, что пятка окрашена под флаг США, символизируя победу над глобализмом. Запихнув в рот большой кусок гамбургера, я выбрала для ответа слово покороче. Я сказала еле слышно «да».

Он засмеялся.

― Ты голодна! ― и выдохнул интимно, ― как всегдааа.

Если бы ни стол между нами, клянусь, я бы рванула наутек и наделала слишком много шуму для его тонких ушей. Хотя вряд ли. В следующую секунду я подумала, что именно с таким лицом занимаются любовью удавы.

― Мы успеем, ― сказал он, и его мимические мышцы немного расслабились, ― но сначала, ― он выдержал паузу, ― ты будешь хорошей девочкой.

Принявшись гадать, что это значит: минет или что-то более современное, я почти прослушала следующую фразу.

― Тебе не нужно будет знать, где это. Тебя довезут.

Я едва не спросила, куда.

― Ты не слушаешь! ― рявкнул он. Я вздрогнула. Он наклонился к самому столу и зашептал, ― детка, пожалуйста, верь мне, я не причиню тебе вред!

В моей голове зазвучали Биттлз.

― Только не в этот раз! И мы успеем все, что ты хочешь. Почему ты не веришь мне?

Я собралась духом и глухо проговорила: «Ты знаешь». На моем месте, думаю, ни одна девушка не стала б молчать. Если он обманывал ее не раз, она имеет право хотя бы высказать все, что думает.

― Женись на мне! ― неожиданно для себя почти крикнула я, тем же голосом, против которого он только что не имел ничего против.

Его лицо изобразило что-то донельзя странное. Борьба чувств происходила здесь и сейчас. Если бы вместо диктофона у меня была с собой камера, я бы сделала репортаж века. «Спец-выпуск специально для женщин»… «Последнее слово мужского эго»… «Как заставить его сделать тебе предложение: расслабься и начни разводить кактусы»…

― Хочу детей! ― прошипела я, тоже склонившись над самым столом. Грудь холодила тарелка из-под гамбургера. Не знаю, поблагодарит ли меня за это его настоящая герлфренд. Мне кольнула женская солидарность.

Я почти увидела мысли слепца. Плотным непромокаемым памперсом они возникли вокруг его головы, абсорбирующие частицы пронизали картины сражений: соски, горшки, кастрюли…

― Нам надо выполнить долг, ― с угасающим отчаянием молвил слепой. Наверное, слово «долг» как-то действует на мужчин успокаивающе. Он почти собрал растерянную волю и загнал напряженные чувства в ахиллесову пятку с полосками флага США.

― Тебе всегда надо выполнить долг, милый, ― говоря «тебе», я имела в виду «мужчинам». Моя грудь по-прежнему лежала в тарелке, как символ сытого будущего планеты. Я почти ощущала себя mother-earth, ― ты вечно думаешь, что ты занят чем-то особенно важным. Ты не сделал ни одного ребенка, ― я даже не сомневалась в том, что это было именно так, ― но скольких ты лишил крова и тепла!

Я вспомнила мальчишку, бредущего по песку в чужой стране и бормочущего по-русски «мама». Слепец что-то проговорил на монгольском. Я думаю, что на монгольском. Хотя, кто его знает, возможно, это был культовый язык, фраза, которую произносят перед принесением жертвы. Я приготовилась к худшему. В течение монолога я ни раз сорвалась на свою обычную интонацию, слепошарый уже секунды три назад мог понять, что я ― это чужой.

― Я обещаю тебе, ― тихо сказал он, ― про тебя уже знают мои родители…

Я засомневалась: верить ему или не верить. Его лицо в этот момент почти перестало походить на змею. Женская интуиция ― великая вещь. Но иногда работает с перебоями.

― Ладно, ― сказала я. И в следующее мгновение он схватил меня за руку.

― Кто ты такая?

Меня накрыло холодом мучительной, долгой смерти, без последующих похорон. Он дернул меня к себе, и мы зависли над двумя остывшими гамбургерами в немой борьбе интересов.

― Не смей! ― я попыталась выкрутить руку. Неужели я лопухнулась, и вместо истерики надо было все-таки устроить ему минет? ― не смей со мной так! ― я сдавленно выговаривала слова последней надежды.

Неожиданно он отпустил меня.

― Ты ― Эльвира, ― в его голосе было чисто мужское тепло.

― Да! ― крикнула я.

― Ануш нет.

Я смолчала. На его змеином лице отразилась торжественное страдание. Я подумала, что Эльвира, должно быть, сестра, а Ануш ― девушка, которая должна была прийти вместо меня. Я надеюсь, ей не было больно (если ее, уже, действительно, нет). Мы оба молчали. Он заговорил первым.