Юля Панькова - Война не Мир

Наконец, в переулке показался прохожий. Я увидела его издалека. Боясь, что пока я заторможу и выскочу из машины, он убежит, я погналась прямо за ним. Прохожий остановился.

― Скажите, ― отчего-то запыхавшись за рулем, затараторила я, ― который час?

― Половина седьмого.

― А число? Какое число?

― 9-ое.

― 9-ое что? ― сердце у меня колотилось, как у размножающегося кролика.

Прохожий не удивился. Он просто сказал: «Мая» и тут я узнала в нем художника, который нарисовал Ренату. Похоже, он тоже меня узнал, но ждал, когда я поздороваюсь.

Когда я входила в бывший закрытый банный клуб Мытые Шеи, был март. Значит, Усаму я пропустила…

Художник был гладко выбрит и хорошо одет, хотя сначала мне показалось, что я пытаюсь спросить который час у бездомного. Должно быть, походка. Мы ехали по пустым улицам и доехали до Пятницкой. Художник сказал, что там еще открыто какое-то милое место. Он попросил остановиться под вывеской джинсового бутика. Оказалось, что это то самое, что он имел в виду.

На входе нас обыскали. Художник показал какую-то самодельную карточку, и нам выдали лист газеты.

― Проходи, ― сказал он.

Мы прошли через зал с вешалками. На плечиках висели пальто со стразами и боа из перьев, сумочки прошлых коллекций, по низу стояла ношенная обувь.

― Можно менять, ― кивнул художник.

― Что произошло? ― мы сели за столик в следующем зале. Окна там были заколочены фанерой снаружи. На подоконниках и оконных рамах кто-то оставлял росписи маркерами и ручками. Были и просто прокорябанные чем-то острым крестики и другие незатейливые фигурки.

― Здесь надо написать свое имя, ― снова кивнул художник, ― это те, кто остались. Поищи, может быть, есть кто-то из твоих.

Он протянул мне фломастер. Я подошла к заколоченному окну и стала читать имена. Кто-то вместо имени написал «Я больше не могу. Простите». Я нашла свободное место и написала «Лопух».

― Припиши число, ― подсказал художник.

Я приписала, закрыла фломастер и вернулась к столу.

― Я тебе тоже звонил. Я всем звонил. У меня пока есть работа.

― Что ты делаешь?

― Рисую портреты пропавших, ― кивнул он, ― ты могла бы писать истории и публиковать в нашей газете.

Он развернул лист и начал читать вслух.

― «Продается машина. Бак полный». «Вчера я вернулся из Харькова. Группа Несогласия благодарит москвичей за оказанную помощь. В городе открыта вторая точка сбора. На прошлой неделе было найдено три возвращенных младенца. Один из найденных скончался на третьи сутки»…

Я закрыла рот ладонью.

― Где ты была? ― спросил он.

― Я не знаю, ― ответила я. И рассказала ему про банный клуб, ― что происходит? Когда я вошла туда, был март.

Художник пожал плечами.

― Начали исчезать люди. Младенцев иногда возвращают. Но мне кажется, что это просто подкидыши. Родители не выдерживают. Я бы тоже не смог. Раньше я каждое утро стучался ко всем соседям. Сейчас перестал.

― А это место?

― Сбор. Но мы почти не общаемся. Только газета. Ты напиши. Ребята, которые ее издают, бывшие музыканты. Ты могла бы помочь.

Я потрогала свои волосы и лицо.

― Как я выгляжу?

― Супер! Тебе очень идет! ― у него вошло в привычку все время кивать.

― Поедем во Внуково? ― поспросила я.

― Что ты. Его взяли тогда же, в марте. Это был не настоящий Усама. Это был бывший югославский актер. Вышел из самолета в сопровождении двух врачей. Были ли они настоящими, так и не успели выяснить.

― Послушай, а помнишь, ты рисовал гламурную девушку по лекалам?

Он улыбнулся.

― Поедем сейчас ко мне домой?

― Давай, ― согласился он.

Мы встали. На выходе мы столкнулись с байкером. На шее у байкера был плотно намотан розовый шарф. От этого байкер даже казался слегка удушенным.

― Что ты так на него посмотрела? ― спросил художник, когда мы уже были на улице, ― хочешь меняться?

Я дернула его за рукав, словно хотела пригвоздить к месту, на котором он стоял, и забежала обратно в бутик.

― Простите, ― крикнула я и тут же приглушила голос. Байкер обернулся, ― вы давно обменяли эту штуковину?

Он вопросительно ткнул в свою куртку.

― Нет, шарф!

Байкер стянул розовую мохнатую ленту с шеи и смял ее в кулаке.

― Берите, ― сказал он и помедлил, ― это кого-то из ваших?

Из глаз у меня полились слезы. Байкер вывел меня на улицу. По дороге он все время гладил меня по голове. Художник понимающе кивнул, вытащил из кармана фляжку в кожаном чехле и отдал ее байкеру.

― Спасибо, ― он повязал на меня розовый шарф, ― поедем. Лучше не оставаться долго на улице.