Лев Куклин: Иван-чай

– Вроде есть… – пролепетал опозоренный буровик, с усилием отлепляя губы одну от другой.

– Ага… Тогда бери свои поганые ноги и иди, иди от меня по прямой и как можно дальше. И больше никогда на глаза не встречайся, а то я тэбэ знаэшь что сдэлаю?! – от волнения у него прорезался неистребимый армянский акцент, и он брезгливо кивнул на низ васькиного живота, – я этот твой ванучий хрэновый корешок оторву… э… вмэсте с этими… помидорами… Пойнял, нэт?

Но Васька понял. Он, одной рукой придерживая спадающие штаны, быстро зашкандыбал в сторону базы.

– Я с охоты шёл… – объяснил Сароян Кате, уже оправившейся и стоящей у него за плечом. – Слышу – ты… крычишь, будто в капкан попала. Я на голос и кинулся… Вовремя, э?

– Ой, вовремя, Са-а-шень-ка! – она извечным женским движением отвела за уши растрепавшиеся волосы, шагнула к Сарояну, обняла его за шею, поцеловала его где-то между ухом и шеей – и тихо заплакала…

В геологических партиях, где наутро становятся известными даже твои собственные сны, тайн не бывает. И рыцарское заступничество Сарояна было молчаливо принято к сведению каждым буровиком, каждым шурфовщиком, каждым поисковым рабочим…

А он сам продолжал работать, как ни в чём не бывало.

Только тихое лесное озерцо, в которое впадал чистый говорливый ручеек, из которого Катя носила воду на кухню, жёлтые кувшинки на нём да я стали свидетелями выразительной сцены, которая произошла несколько дней спустя.

Катя появилась на бережке, словно специально ждала, когда Сароян придёт с ночной смены и отправится на озерцо мыться. Опустив глаза с короткими белёсыми ресничками, она тихо попросила:

– Дай-кось, я тебе простирну чего из одёжи…

– Вот… – смущённо сказал голый по пояс Сароян. – Рубашка есть…

Катя схватила рубашку и спрятала в ней сразу запылавшее лицо.

И так, с рубашкой в руках, она шагнула в воду и всем своим… нет, не телом, а всем своим женским существом, с тихим стоном прильнула к его широченной груди, поросшей курчавым волосом, в котором уже были заметны сединки…

…А в конце июня, в самый разгар томительных белых ночей Катя с Сарояном начали рубить дом.

Место они выбрали неподалеку от нашего лагеря, на сухом взгорке, полого сбегающем к берегу озера. На нем росло несколько березок, при виде которых у Кати сладко ныло сердце: так они напоминали ей родные края…

Возведением семейного гнезда руководила Катя. Прорабом она оказалась сообразительным и энергичным. Сароян, проведя годы заключения в лесном краю и довольно помотавшись по геологоразведкам, – умел делать в сущности все. Вот уж где пригодилась его неизбывная богатырская силушка!

Словно могучий трелевщик изделия Онежского тракторного завода, он выволакивал на себе свежесваленные кряжи, – благо делянка была под боком, расклинивал сосновые бревна на длинномерные половинки, выводил венцы…

По первоначалу у него не заладилось с рубкой концов «в лапу» – дело это тонкое и требует особой плотницкой сноровки. И тут топор неожиданно для всех перехватила Катя. Вологодская девчонка, при которой сызмальства возводился не один сруб, научилась этому ремеслу, можно сказать – вприглядку. Она обладала не только точным глазом, но и безошибочной рукой: пазы у нее получались ровные, аккуратные, усядистые.

А ведь свою-то работу у них никто не отымал: и варить, и бурить было надо ежедневно! Они прихватывали часы от сна и часто можно было видеть уморительную картину: потный от усилий Сароян в катином фартуке с половником в руке дежурил у плиты, помешивая варево для бригады, а Катя лихо орудовала мужским плотничьим инструментом, подготавливая в дело очередные венцы.

Катя щедро напластала белого ягеля на конопатку, пол они соорудили из грубых сосновых плах, крышу покрыли толем по жердяной обрешетке, – и нехитрый домик, размерами напоминающий почтовый ящик, с железной печуркой и единственным окном был сооружен за три недели.

Получилось не бог весть какое, но все же – семейное отдельное жилье.

Я пытался сначала отговорить Катю от этой, нелепой с моей точки зрения, затеи. Ведь переведут нас завтра-послезавтра в другое место, перебросят на другой объект разведки – все придется оставить. Так зачем, спрашивается, горбатиться понапрасну?

– И вы ведь, кажется, не расписаны?

– Зачем же мне ему руки-ноги связывать? – удивилась моей мужской бестолковости Катя. – Он – человек южный, вольный… Захочет со мной жить – я вся его, на край света позовет – отца с матерью брошу, за ним уйду. А если нет… – она со всхлипом вздохнула. – Если нет, я ему не гиря пудовая, в омут не утяну.