Владислав Дорофеев - Томление (Sehnsucht) или смерть в Висбадене

Вновь послышались радостные гиканья сочинения „номер двадцать три“, оркестр заученно вознесся, замолчал, солист тренькнул правой рукой последнее танцевальное па, клавиши квакнули и заткнулись окончательно. Овации – антракт. Василий ничего не заметил. Она и сама сомневалась в произошедшем – может быть сон?

Вечером долго Ксения ощупывала и разглядывала себя перед зеркалом в белоснежной ванной комнате – ничего. Никаких следов сна, никаких следов плаща на теле.

Но оказалось, что сон еще не завершен.

„Господи!“ – Тихо прошептала Ксения, повернувшись к зеркалу, – там все, как и прежде, все на месте. Но что-то с тенью. Тень не ее, точнее, с тенью что-то происходит: тень в вечернем платье, как в консерватории, и, хотя, кажется, повторяет все ее движения, но и живет своей жизнью. Вот, тень вытащила из складок платья веер – которого у нее никогда не было, вот тень с кем-то беседует, вот перед зеркалом поправляет локон.

„Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Спаси и помилуй меня грешную!“

В ужасе Ксения выбежала из ванной, и забралась в постель. Вместе с тенью под одеялом их стало трое.

Наутро она все поняла. Она получила власть над тенями. Тени стали ее свитой. Навсегда. Но в том-то и была странность этого вечера, этой ночи, этого подарка – ей не нужны были тени, ей плевать было на эти тени. Ей стало страшно. Потому что тени – это привилегия или прихоть – как угодно – дьявола.

„Ну! какой же я дьявол?! Я всего лишь стерва! Стерво“. – Решила Ксения! И уснула. Она точно в этот раз знала, что она вновь – во сне.

Что это было?

Ледяной холод, который не оставлял ее даже под тремя одеялами, неожиданно сменился духотой, и невероятным жаром. Казалось, сердце плавилось и выливалось по частям из грудной клетки. Она зачастила: „Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Спаси и помилуй меня грешную!“

Страха, кажется, не было. Появилась было мысль о том, что умирать рано, преждевременно, многое не сделано. И еще остался в памяти страх. Нечеловеческий ужас, который коснулся её одним каким-то краем. Страх судного дня, поскольку, если это конец, то надо отвечать за всё.

„Но я еще не готова! Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Спаси и помилуй меня грешную!“

Уже почти в истерике. Ночь она провела в забытьи, среди неясных болезненных картин. Ночью слабость перетекла в нервную лихорадку, затем полное забытье. Это был не сон, это было смиренное умирание, которое под утро закончилось слабостью.

„Идет процесс. Я – сейчас куколка, из которой что-то вылезет потом на свет божий. Выйдет и распрямит крылья, и вздохнет полной грудью. Потребуется воздух всего мира, чтобы мне надышаться“.

Но для пробуждения силы надо особым образом заснуть. И тогда во сне Ксения сумеет настичь убийц. Но если она воспользуется дьявольской силой власти над сном – сама станет сном. Телесно умрет, станет мертвечиной, падалью, стервой.

Ксении приснился последний сон. Перед тем как сделать окончательный выбор.

В долине светит красными огнями очередной храм судьбы – как шкатулка с сюрпризами, – внутри – как и во всех прежде встреченных ею храмах – священник вялый пел по книге, и пахло отовсюду временем прожитым, неизвестно с какой целью – но по линии судьбы. Осталось пройти несколько шагов до двери, в проеме которой мерцал огонек свечи – чуткое и самое прекрасное начало церкви судьбы. Кто строил эти храмы судьбы – неизвестно. Строители всем были хороши, не знали лишь одного – веселья, скучны были. Их путь к судьбе был скучен, хотя и правдив, но отдавал тухлятиной хорошо сгнившего мяса.

А снаружи воздух свеж и ясен – как и вокруг каждого храма судьбы. Легко и чисто дышалось. Нежность на лицах пустоты, окружающей его очередной этап судьбы.

Вечный приют ее подождет.

Прощальный жест рукой. Без оглядки – вперед к цели следующего, не похожего на все остальные, дня.

Ксения отказывается от мысли об убийстве, но не от мести. Во имя любви. Во имя жизни. Ксения влюбляется в убийцу своего мужа Андрея и решает родить от него ребенка, потому что убеждена, образ убитого ее мужа запечатлелся в его убийцах. А значит, ребенок, рожденный от убийцы мужа, впитает образ ее мужа, а потому будет как бы ребенком от мужа Василия.

Неожиданно за дверью Ксения услышала что-то до боли знакомое, что-то из детства – нечеловеческие шаги. Она вспомнила. Впервые эту походку она услышала в конюшне, куда её отвел еще до своей неожиданной смерти папа. И это были тяжкие шаги лошади. В гостинице не могло быть лошадей. Шаги подступили к двери номера. Раздался стук. Андрей. Она быстро втянула его внутрь, выглянула в коридор – никого.