Джеймс Болдуин - Комната Джованни

Этот бар находился почти в моём quartier, [7] Квартал ( фр .). и я много раз завтракал в близлежащем кафе для работяг, куда перебирались все эти ночные птицы, когда закрывались другие бары. Иногда я бывал там с Хеллой, иногда один. В баре Гийома я тоже был два или три раза, однажды – в стельку пьяный. Меня обвинили потом, что я произвёл некоторую сенсацию тем, что заигрывал с каким-то солдатом. К счастью, воспоминания мои об этом вечере были весьма туманными, и я стал считать, что как бы пьян я ни был тогда, а ни в коем случае не позволил бы себе подобное. Но меня там уже знали, и я подозревал, что некоторые заключали пари по поводу меня, как если бы они были старшими членами некоего странного и сурового религиозного ордена и наблюдали за мной с тем, чтобы с помощью определённых, понятных лишь им признаков сделать вывод о том, насколько истинно было моё призвание.

Жак уже знал, знал и я, когда мы протискивались внутрь бара, будто входя в магнитное поле или приближаясь к маленькому раскалённому кругу, что там был новый бармен. Высокомерный, темноволосый, по-львиному гибкий, он стоял, облокотившись на кассу, и, поглаживая пальцами подбородок, разглядывал посетителей. Казалось, стойка была ему мысом, а мы все – морем.

Жака сразу потянуло к нему. Я чувствовал, что он готовится, так сказать, к штурму. Я понимал, что следует быть терпимым.

– Уверен, – сказал я, – что ты захочешь узнать бармена поближе. Поэтому я исчезну, когда пожелаешь.

В этой моей терпимости была доля – и немалая – холодного расчёта: я рассчитывал на подобное, когда позвонил ему, чтобы занять денег. Я знал, что Жак может надеяться заполучить стоящего перед нами парня только в том случае, если парень продаётся и покупается. Но уж коли он стоял с такой самонадеянностью на этом аукционе, то, значит, мог рассчитывать на покупателей побогаче и помиловиднее Жака. Знал я, что и Жак понимал это. Но я знал и другое. То, что показное расположение Жака ко мне связано на самом деле с одним желанием – желанием со мной разделаться и вскоре начать меня презирать, как он презирал теперь целую армию молодых людей, шедших – без любви – к нему в постель. Я противился этому желанию тем, что прикидывался, будто мы с ним друзья, и тем, что заставлял Жака – под страхом унижения – делать то же самое. Я притворялся, будто не замечаю (хоть и пользовался ею) недремлющую похоть в его блестевших, упрекающих глазах, и с помощью грубой мужской прямоты, дававшей понять, что он должен оставить всякую надежду, без конца заставлял его надеяться. И наконец, я знал, что в подобного рода баре я был для Жака чем-то вроде защиты. Пока я был там, все могли видеть (а сам он мог поверить), что Жак пришёл со мной, своим другом, что он был там не от отчаяния, что не находился в полной зависимости от какого-то везения, жестокости или всего того, что душевное и физическое ничтожество ему уготовило.

– Никуда ты не пойдёшь, – сказал Жак. – Я буду поглядывать на него время от времени, а разговаривать буду с тобой. Так я и деньги сэкономлю, и удовольствие какое-то получу.

– Интересно, где Гийом его отыскал, – ответил я, поскольку парень был до такой степени тем типом, о котором Гийом всегда мечтал, что с трудом верилось в то, что ему могло так повезти.

– Чего желаете? – спросил он нас.

По тону было ясно, что, хотя он и не говорил по-английски, он знал, что мы говорили о нём, и надеялся, что мы уже закончили.

– Une fine à l'eau, [8] Лучший коньяк с ледяной крошкой ( фр .). – ответил я.

– Un cognac sec, [9] Чистый коньяк ( фр .). – сказал Жак.

Оба мы проговорили это слишком быстро, так что я покраснел и, пока он нас обслуживал, по лёгкой усмешке Джованни понял, что он заметил это.

Жак, делая вид, что не понял значения улыбки Джованни, сразу воспользовался ею.

– Вы здесь новенький? – спросил он по-английски.

Джованни почти наверняка понял вопрос, но его больше устраивало недоумённо перевести взгляд с Жака на меня, потом снова на Жака. Жак перевёл. Джованни пожал плечами.

– Уже месяц, – сказал он.

Зная, к чему ведёт этот разговор, я, опустив глаза, попивал свой коньяк.

– Вам должно быть здесь, – продолжал Жак, утяжеляя лёгкий намёк, – очень странно.

– Странно? – откликнулся Джованни. – Почему же?

Жак захихикал. Мне вдруг стало стыдно за то, что я был с ним.

– Здесь столько мужчин… – произнёс он со вздохом (я знал этот голос – без дыхания, вкрадчивый, выше, чем у любой девицы, горячий, намекающий, но в то же время абсолютно недвижимый, полный смертоносного жара, нависающего над болотистой почвой в июле), – столько мужчин и почти нет женщин. Вам не кажется это странным?