Александра Маринина - Дорога

– А чему ты удивляешься? По-твоему, если старый коммунист и заместитель министра, так обязательно косный и консервативный? Это тебя Ворон испортил своими рассказами о начале девяностых в России, когда процветала антикоммунистическая пропаганда. Я знаю, он этот период любит, пасется там по поводу и без повода, я уж сколько раз его там встречал, особенно когда путч девяносто первого года или Белый дом горит. Насмотрится, душу натешит и летит тебе пересказывать. Вот ты и получился такой отравленный однобокой правдой. А истина – она в другой плоскости лежит.

– И тебе она, конечно же, известна, – скептически заметил Камень.

– Ну-у, – протянул Змей, – я же не философ, я всего лишь мудрец. Это вы, философы, пытаетесь претендовать на знание истины, а я знаю только то, что объективная истина мне неизвестна. Как, впрочем, и любому мыслящему существу. Объективная истина во всей ее полноте абсолютно недостижима, и если ты как философ посмеешь с этим спорить, то я как мудрец скажу тебе, что ты не прав и обуреваем гордыней. Но мы ушли в теорию, а нам нужно закончить с Головиным, пока наш крылатый рассказчик не появился. Головин – умный человек, получивший хорошее военное образование. И не забывай, кто его воспитывал, – Анна Серафимовна, которую саму воспитывали гувернантки-англичанки и в которую были вложены огромные знания. Да, они ей не пригодились в профессиональном плане, потому что ей пришлось жить в сложное время, и карьеру она не сделала. Но эти знания у нее были, и она их передавала сыну. Так что Головин у нас не тупой и не косный, у него просто тяжелый характер, усугубленный тем, что Анна Серафимовна взрастила в нем убеждение в собственной правоте всегда и во всем на том единственном основании, что он – мужчина. А так-то он мужик умный и мыслит глубоко.

– Ага, и видит далеко, – крякнул Камень. – Я о другом говорю. Когда ребенок или подросток начинает сомневаться – это нормально, это естественно. А когда сомнения одолевают пожилого семидесятилетнего члена партии – это беда. Немногие с такой бедой справляются, обычно сомнения ломают стариков. Вот отчего Люба забеспокоилась. Головин – мужик жесткий, а жесткая материя не гнется, сам знаешь, она ломается.

– Или продолжает стоять, как стояла, – возразил Змей. – Посмотрим, как дальше дело пойдет. Я вот думаю… Нет, извини, – он усмехнулся и сделал движение в сторону, – думать мне уже поздно, пора линять отсюда. Тут рядом чья-то пустая нора есть, я туда залезу, про юбилей послушаю. Да сделай ты лицо попроще! На тебя посмотришь – и сразу видно, что ты умные разговоры только что вел. Как бы наш недремлющий филин не заподозрил чего.

Дело шло к Новому году, осень давно закончилась, и в лесу вокруг Камня больше не осталось палой листвы, но снег еще не выпал, и земля была голой и печальной, так что Змею удалось покинуть место преступления совсем бесшумно и не оставив следов.

Взглянув на появившегося Ворона, Камень ужаснулся: его друг выглядел так, словно выдержал битву с оравой диких голодных котов. Перья встрепаны, на правом крыле зияет пролысина, левый глаз заплыл.

– Что с тобой? Ты подрался? Тебя избили? – встревоженно спросил Камень.

– Я боролся за общественный порядок! – гордо заявил Ворон. – Ты представляешь, там на один день такая очередь стояла – ужас! На двадцать четвертое января. Хвост с километр длиной! И все стоят, никто не выпендривается, все терпеливо ждут, когда проход освободится и можно будет зайти. А один жук навозный хотел без очереди пролезть. Ему, дескать, срочно надо, у какого-то политолога недоделанного, видите ли, защита диссертации горит, ему быстренько нужно в двадцать четвертое января. Как будто все остальные в нашей очереди – бездельники, у которых ничего не горит и которым ничего не надо. Нет, ну ты видал такое хамство? Я, конечно, не смолчал, высказал ему в глаза его бесстыжие все, что думал, слово за слово – началась свара. Так если бы он один против меня выступил, я бы его одним клювом сделал, а тут еще какие-то упыри из очереди повылезли и начали орать, что им тоже надо срочно и пусть пенсионеры вроде меня их всех пропускают, потому что пенсионерам торопиться некуда, у них времени полно, а они, то есть упыри эти, работают на благо всемирной истории и политологии. Ну и пошла драка стенка на стенку. Но мы победили! А жука того навозного из очереди вообще выперли, пришлось ему в двадцать третье января лезть, там вход свободный, никто не ломится, и дожидаться двадцать четвертого уже внутри, естественным путем. Ничего, сутки отдохнет, охолонет малость, а то – ишь, повадились, молодым везде у них дорога. Перебьется. Правильно я говорю, Камень?