Елена Стяжкина - Фактор Николь

В официальной переписке мой Алекс то в смокинге, то в больничном халате. Он скупо пишет о течении Николиной болезни.

«…Есть подозрение на Альцгеймера. Сорок лет – рано, но случаи описаны. У нее провалы в памяти, брюзжание, агрессия и очень плохое настроение. Иногда она уходит туда, не знаю куда… Ее находят и возвращают на место…»

«…Появилась надежда на шизофрению. Это намного лучше предыдущего диагноза. С шизофренией можно жить. Доктор сказал, что есть триста разновидностей. И точно определить он пока не может…»

«…Она просит, чтобы к нам приехала твоя дочь. Она наотрез отказывается от маниакально-депрессивного психоза. Она просит лечить ее электричеством. Я расцениваю это как признаки выздоровления и уже начал оформлять твоей дочери документы. Самаритяне обещали трудоустроить ее официально…» Мы очень инфантильные и глупые люди, Кузя. А глупость – это единственное, что никогда не кончается. Мы так намучались с этими бесконечными сменами курсов, так устали от участия в большом и светлом, которое по прошествии времени объявляется мелким и темным… Мы так запыхались, пытаясь куда-то успеть… В общем, мы дорожим своей глупостью, своими неумениями и своими нежеланиями. И они нас не подводят. Да.

В официальной переписке я сообщаю Алексу твои паспортные данные. Ты думаешь, запускаю этим сценарий бразильского сериала? Ты думаешь, что вот сейчас, в эти минуты, он сидит и подсчитывает месяцы, дни, минуты нашего расставания? И скупая мужская слеза уже катится по его крупному носу? И он вычеркивает меня, предательницу, из своей жизни, но открывает объятия тебе? И это все уже окончательно и forever, то есть – навсегда?

Ага, я тоже так думаю. Три дня. Целых три дня я готовлю слова, паузы и аргументы. И они получаются у меня даже лучше, чем яблочный пирог или крыжовенное варенье. Мои слова можно есть, намазывать на хлеб, пить – тоже можно. Хранить в погребе для особого случая. Или добавлять в супы и макароны (ладно, в пасту).

А через три дня, вечером в пятницу, выясняется, что они – не пригодились. Алекс пишет, что отправил тебе вызов. Не от себя, а от больницы, как и обещал. Все счастливы.

– Мне там не понравится, – пообещала Марина возле самого порога таможенного «зеленого коридора». – Мне уже не нравится. Эти сосны, мосты, этот запах… Горы – тоже… Там очень плохо. Вообще, эта Америка…

– Не шали, – попросила я.

У моей Марины синие глаза. Я бы хотела назвать их кипенно синими, но кипенным бывает только белое. А синее, наверное, кипящим. А кипящее я не люблю. Когда Марина смотрит в небо или на море, то небо и море становятся серыми. Начинаются дождь и шторм.

Когда нас бросил Рома (надеюсь, что ненависть моя меня переживет и тленья избежит), Марина утратила цвет, как небо и море. Ушла в серость. И перестала быть Кузей.

А потом к порогу коридора подошел какой-то смутно знакомый парень… Я подумала, что это, наверное, мой студент. А он сразу меня разубедил:

– Я Георгий. И я прошу руки вашей дочери.

– Мама, – сказала Марина, – это больной мальчик. Не по-детски. Он все время хочет жениться.

Я посмотрела на Марину. Я задала вопрос глазами, бровями и всем, что еще есть на моем лице. Она засмеялась и сказала: «Да». Мне, а не этому пресловутому Георгию, в переписке с которым я якобы состояла.

– Он тоже летит в Сиэтл, – сказала моя дочь, и кончик Кузи уже точно проглядывал в ее бесстыжем облике.

– Видите ли… – сказал Георгий, краснея. – Я… У меня… У меня там женщина. Я хочу, чтобы она меня простила…

– У нас у всех там женщина, – сказала Марина. – Гоша, это наша женщина. Это наш крест и наша подруга. Ты забыл или ты притворяешься перед моей мамой?

– Вы летите, чтобы убить Николь? – догадалась я. – Вы хотите сказать ей, что она старая дура, при личной встрече?

Внутри меня живет пафос строителя коммунизма. Я бы нисколько не удивилась, если бы немедленно заломила руки, выставила бы их в таком виде вперед и прокричала бы фальшиво: «Как вы можете?!» Хорошо, что мой пафос – как брошенная собака. Недоверчивый, забитый, но очень послушный, особенно когда хочет кушать.

– Ну и что это было? – уныло спросила я.

– Оперативное вмешательство, – сказала Кузя. – Будем одновременно лечить чувство вины, – она кивнула в сторону Георгия, – и… Что там ставят нашей девушке? Триста разновидностей шизофрении…

– А потом?

– Мне там не понравится, – сказала Кузя. – И ему, скорее всего, тоже…

– Да, – подтвердил Георгий. – Мы вернемся. И я набью морду вашему Роме.