Чинуа Ачебе - Человек из народа

– Охотно верю.

Мы уже собирались ложиться, когда я шутя спросил Макса, сочиняет ли он по-прежнему стихи. Порывшись в бумагах, он отыскал листок со словами песни на популярный мотив – он написал ее семь лет назад, в дни упоительных надежд, вскоре после провозглашения независимости. Теперь он пел эту песню, как панихиду. И поверьте, слезы выступили у меня на глазах – я оплакивал надежду, которая умерла, едва родившись. Если хотите, назовите это сентиментальностью.

Сейчас, когда я пишу эти строки, стихи Макса «Танец в честь Матери Земли» лежат передо мной, и я мог бы привести их целиком. Но невозможно передать словами трагическое чувство, овладевшее мною в тот вечер, когда Макс пел свою песнь, отбивая ногою ритм, и в памяти моей воскресали всеобщий подъем и светлые ожидания, воодушевлявшие нас семь лет назад. Теперь эти семь лет казались мне семью столетиями.

Я читал и перечитывал заключительную строфу. Бедная черная мать! Как долго ждала она, что сын ее вырастет, утешит ее и вознаградит за долгие годы позора и притеснений, а сын, на которого она возлагала столько надежд, оказался Нангой.

– Бедная черная мать! – сказал я.

– Да, бедная черная мать! – отозвался Макс, глядя в окно. После долгой паузы он обернулся и спросил, помню ли я еще Библию.

– Не очень. А что?

– Понимаешь, я впитал ее с детства, и ничего с этим не поделаешь. Ты ведь знаешь, мой отец англиканский священник… Вот ты сказал: «Бедная черная мать», и мне сразу вспомнилось:

Это любимый стих моего отца. Между прочим, он до сих пор думает, что нам не следовало прогонять белых.

– Быть может, он прав, – сказал я.

– Ну, нет, – возразил Макс – Отец так считает только потому, что лично он мало что выиграл от независимости. Просто-напросто с уходом белых не открылось ни одной вакансии, которую он мог бы занять. Епископом в его епархии уже был африканец.

– Ты несправедлив к своему старику, – сказал я, смеясь.

– Послушал бы ты, что он говорит обо мне! В последний раз, когда мы были у него с Юнис, он сказал: «Похоже, у тебя больше надежд на сына, чем у меня». Вот какими шуточками мы обмениваемся.

– Ты у него единственный сын?

– Да.

Мне стало завидно.

– Знаешь, Одили, – сказал он, помолчав, – я не верю в провидение и все такое прочее, но ты приехал как нельзя более кстати. Видишь ли, мы собирались назначить в каждый район страны способного и деятельного организатора. Теперь ты с нами, и нам не придется ломать себе голову, кого направить на юго-восток…

– Я сделаю все, что в моих силах, Макс, – ответил я.

Я узнал от Макса много нового, но, пожалуй, больше всего меня поразило то, что формирующуюся партию тайно поддерживает один из министров.

– Что же он делает в правительстве, если так им недоволен? – наивно спросил я. – Почему он не подаст в отставку?

– В отставку? – рассмеялся Макс – Ты что, забыл, где мы живем? Ты не в Англии, Одили. Не говори глупостей.

– Какие же это глупости? – возразил я горячо, быть может, даже слишком горячо.

Я прекрасно знал, и мне не нужно было напоминать, что мы живем не в Англии, что у нас уходят в отставку или меняют флаг только тогда, когда это выгодно. Так поступили несколько лет назад десять вновь избранных членов парламента от ПНС, которые дружно перешли в ППС, сразу обеспечив этой партии устойчивое большинство. Они получили за это министерские посты, а если верить слухам – еще и кругленькую сумму наличными каждый. Все это было общеизвестно, но мне думалось, что наша партия должна вступить на политическую арену незапятнанной и чуждой циничной философии своих противников.

– Я понимаю твои чувства, Одили, – сказал Макс несколько покровительственным тоном. – На первых порах я и сам придерживался тех же взглядов. Но надо трезво смотреть на вещи. Возьми такого человека, как Нанга. У него четыре тысячи фунтов жалованья да всякие там… Ну, ты понимаешь, о чем я говорю. А сколько он зарабатывал, когда был учителем? Фунтов восемь в месяц, не больше. Так неужели ты полагаешь, что такой человек выйдет в отставку из принципиальных соображений? Подумаешь, какая важность!