Чинуа Ачебе - Человек из народа

– Не ребячься, Одили, – сказал Нанга отеческим тоном. – В конце концов, она тебе не жена. Чего ты валяешь дурака? Она мне сказала, что между вами ничего нет, да и ты мне сказал то же самое. Но, как бы там ни было, мне очень жаль, если это тебя задело, беру вину на себя. Я приношу свои искренние извинения и сегодня же приведу тебе полдюжины девочек, хочешь? Можешь баловаться с ними, пока сам не запросишь пощады. Ха-ха-ха!

– В какой стране мы живем?! – сказал я. – И это министр культуры! Помилуй нас бог.

Я плюнул. Плевок был скорее символический, но все же плевок.

– Послушай, Одили! – взревел Нанга, как рассвирепевший леопард. – Я не потерплю дерзостей от такого сопляка, да еще из-за какой-то девки! Понятно? Попробуй только еще оскорбить меня, я тебе покажу! Неблагодарный мальчишка! Вот она, нынешняя молодежь! Подумать только! Ладно, что с тобой говорить… Но если ты еще раз оскорбишь меня…

– Руки коротки, – сказал я. – Вы безграмотный старый… – Я махнул рукой и пошел к воротам, задев чемоданом Дого, кривоглазого телохранителя. Как видно, он услышал нашу перебранку и в одной набедренной повязке выбежал из пристройки для слуг узнать в чем дело.

– Чего он тут разоряется, хозяин? – спросил Дого.

– А! Не обращай внимания на этого идиота, – ответил Нанга.

– Э нет, пусть не думает, что он может безнаказанно оскорблять моего господина! А ну-ка, приятель! – крикнул Дого и бросился вслед за мной. В голосе его звучала угроза.

Я обернулся, но, решив, что не стоит связываться, зашагал дальше.

– Оставь его, Дого. Он и без тебя свернет себе шею. Я сам виноват, что позвал его сюда. Неблагодарная скотина!

Я был уже у ворот, но он говорил так громко, что я слышал каждое слово.

Я взял такси и поехал к своему другу Максвелу. Максвел Куламо, адвокат, был моим однокашником. Мы звали его тогда Кулмакс или Куль Макс, и близкие друзья продолжали называть его так и теперь. Он был признанным школьным поэтом, и я до сих пор помню двустишие, которым заканчивалось его стихотворение, написанное по случаю победы нашей школьной команды в футбольном матче.

Когда я приехал, Максвел завтракал. Он собирался в суд и был уже в полном параде – брюки в полоску, черный пиджак. Объяснение с Нангой и довольно долгая поездка в такси отчасти успокоили меня, и по лицу моему ни о чем нельзя было догадаться.

– Боже мой! – воскликнул Макс, крепко пожимая мне руку. – Дотошный! Ты ли это?

«Дотошный» было мое школьное прозвище.

– Куль Макс, стихи сочиняющий! – в свою очередь приветствовал я его.

Мы долго смеялись, так что на глазах у меня выступили слезы – те самые неизлитые слезы, которые душили меня всю ночь. Макс ничего не подозревал и думал, что я приехал к нему прямо из дома. С виноватым видом я признался, что вот уже несколько дней, как я в городе, но не мог связаться с ним. Он понял меня в том смысле, что я не мог ему позвонить – у него не было телефона, и это, как ему казалось, создавало невыгодное представление о его клиентуре.

– Я уже два месяца жду, когда мне поставят телефон, – сказал он, как бы оправдываясь. – Видишь ли, я не дал никому на лапу, а блата у меня нет… Так, значит, ты остановился у этого безмозглого, безграмотного, продажного деляги. Прошу прощенья.

– Что поделаешь, – сказал я. – Ты же знаешь, он был моим учителем.

Я с удовольствием макал хлеб в горячее какао, которое приготовил для меня слуга Макса. Нанга и Элси уже казались мне такими далекими, что я мог говорить о них как о случайных знакомых. Но я не собирался пока ни о чем рассказывать, чтобы Макс не подумал, будто я вспомнил о нем лишь теперь, когда не мог больше пользоваться гостеприимством министра.

Я не пробыл у Макса и получаса, а у меня словно камень с души свалился, и я уже не мог понять, зачем мне понадобилось связываться с Нангой.

Около девяти Макс уехал в суд, и лишь тогда, наедине с собой, я осознал всю глубину своего унижения. Я остыл, ярость моя улеглась, и остался только голый факт: другой отбил у меня подругу и, можно сказать, на моих глазах лег с ней в постель, а яему это спустил, вынужден был спустить. А почему? Только потому, что он министр, чванящийся своим богатством, нажитым не от трудов праведных, живущий в роскошном особняке, построенном на народные деньги, и разъезжающий в «кадиллаке» под охраной одноглазого наемника. Мало того, что он переспал с моей подругой, у него еще хватило наглости оправдываться тем, что я выглядел слишком усталым! Человек, которому перевалило за пятьдесят, у которого сын кончает школу, а жена ходит неряхой, платья не одернет, смеет говорить мне, что я плохо выгляжу. А я сижу сложа руки и гадаю, вернется Элси сегодня в больницу или проведет с Нангой еще одну ночь. У меня даже мелькнула постыдная мысль позвонить из автомата в больницу, не называя своего имени, но я тут же отмел ее.