Софья Рон: Пережить фараона

Возможно, в чем-то Шимон был прав, но концлагеря в Израиле — это было уже слишком, это звучало неправдоподобно даже в тот вечер, когда весь город как будто замер в напряженном ожидании, и лишь изредка по слабо освещенным улицам скользили блики прожекторов. Может быть, это даже к лучшему, что наступил кризис, теперь на Западе поймут, что представляют из себя левые и не допустят установления диктатуры. Здесь все-таки не Россия, нельзя так однозначно переносить на Израиль советский опыт. Но спорить сейчас с Шимоном Яакову не хотелось, тем более, что Мария сидела тут же, напротив, и наверняка приняла бы сторону Шимона, а Яаков собирался поговорить с ней сегодня после трапезы, когда пойдет провожать ее домой. Жизнь продолжается, несмотря ни на что, они встречаются уже достаточно долго, знают, что любят друг друга, пришло время создавать семью, это будет лучшим ответом опьяненным безраздельной властью ассимиляторам, которые всерьез намерены превратить Израиль в карликовое пляжное левантийское государство, лишенное всякой национальной идентификации. Да, именно так: их дети, дети Яакова и Марии, вырастут евреями, а все эти апостолы мирного процесса останутся за бортом еврейской истории, как остались когда-то евреи-эллинисты, евреи-выкресты, евреи-коммунисты — все евреи, мечтавшие сбросить иго еврейской традиции. Все это он должен был сказать Марие, и поэтому не стоило начинать спор, который вполне мог затянуться на несколько часов. Мария тоже ничего не ответила Шимону, она вообще почти весь вечер молчала, наверное, думала о чем-то своем. На ней была кремовая блузка с ажурным воротником — этой блузки Яаков раньше ни разу не видел, и облегающий черный сарафан, тогда такие были в моде, и в этом сарафане она выглядела такой хрупкой, маленькой и беззащитной, что Яакову вдруг мучительно захотелось положить ей руку на плечо и укрыть ее от всего, что происходило за окнами, и на какую-то долю секунды ему показалось, что это возможно.

Шимон увлеченно беседовал с отцом Яакова, рассказывал что-то о Сталине, но уже не о лагерях, а о чем-то другом. Яаков слушал краем уха, но уловил, что речь шла о сопернике Сталина, молодом, обаятельном и необычайно популярном. Этот молодой политик победил на выборах, но Сталин подстроил его убийство, да еще обвинил в этом убийстве оппозицию. Фамилии убитого Яаков не запомнил, поскольку никогда ее раньше не слышал.

Они вышли из дома втроем — Мария, он сам и Шимон. Родители Марии жили в соседнем квартале, а Шимон снимал подвальчик где-то напротив, так что им было по дороге. Вечер был безветренный, но прохладный, в Негеве таких не бывает, да и что за удовольствие гулять тут между караванами — вдали маячит ограда из колючей проволоки, под ногами пустые консервные банки, и пыль, пыль, пыль… Не успели они перейти улицу, как прямо возле них притормозил джип, оттуда выскочили двое солдат. — Вы что, ребята, — сказал один из них, тот, что был повыше ростом, — забыли про комендантский час. Яаков вспомнил, что и в самом деле за полчаса до шабата ездили джипы и что-то объявляли, он прислушался — комендантский час, нельзя появляться на улице после восьми часов вечера. Но они как-то не обратили на это внимания, привыкли, что комендантский час для арабов, и вдруг, оказывается, для евреев тоже. Первой опомнилась Мария, она улыбнулась солдату, как будто они были давно знакомы, и начала что-то быстро объяснять, не давая никому вставить ни слова. Она живет совсем недалеко, они думали, что комендантский час не распространяется на такие маленькие расстояния, как же теперь вернуться домой, мама будет волноваться, а ведь позвонить она не может, шабат, и вообще еще только половина девятого, они опоздали всего на каких-нибудь двадцать минут, неужели из-за этого человек не может попасть в собственную квартиру. Была уже половина десятого, но похоже, что солдат не уловил и половины обрушившегося на него потока слов. Он смотрел на Марию во все глаза, а она стояла, такая тоненькая в своем черном сарафанчике, ни дать ни взять девочка из ульпаны, и эта улыбка, чуть застенчивая, чуть капризная… Было ясно, что солдат ей ни в чем не откажет. — Ладно, — согласился он в конце концов, — проходите, только смотрите, чтобы вас не застукал патруль. Это Израиль все-таки, не Аргентина.

И тут вмешался Шимон: — Разумеется, не Аргентина. В Аргентине коммунистов сажали в тюрьмы, а не в министерские кресла. А здесь Россия, Россия сталинских времен.

Второй солдат, до этого молчавший, неожиданно обернулся и буркнул со злостью: — У вас, русских, всюду Россия.